Девятьсот восемьдесят восьмой (СИ)

Увидев любимого, женщина подбежала к нему и склонилась над неподвижным телом. После беглого осмотра ей сразу стало ясно, что дело было не в ране — создавалось впечатление, что Муса, действительно, вдруг решил заснуть. Его лицо было безмятежным, однако, оглядевшись, знахарка заметила саблю, валявшуюся в нескольких шагах от мавра, и поняла, что здесь произошло нечто из ряда вон выходящее. Бывалый воин никогда не расстался бы со своим оружием без веской причины, и то, что его ножны были пусты, говорило о том, что он столкнулся с какой-то неведомой и неподвластной ему силой. Достав крохотный сосуд из дорожной сумки, которую она всегда носила с собой, Меланья осторожно открыла его и поднесла к лицу Мусы. Любой другой человек моментально пришел бы в себя, потому что содержимое сосуда источало очень резкий запах, от которого даже Курьян, стоявший в нескольких шагах от тела, попятился. Но мавр никак не отреагировал на это средство, и целительница спрятала его обратно в сумку.

— Ну, что там? — Курьян нерешительно приблизился и заглянул Меланье через плечо. — Поправится?

— Не знаю, — хриплым голосом отозвалась женщина, которой было очень трудно сохранять спокойствие. — Ничего не знаю.

Сбывались худшие ее опасения — дело едва ли обошлось без волхвов с их магией. Меланье приходилось несколько раз сталкиваться с ними, однако она не обладала и сотой долей их знаний, и теперь женщина чувствовала бессилие оттого, что ничем не могла помочь любимому. Единственное, что ей оставалось, это попытаться найти кого-нибудь из жрецов и молить его о помощи. Правда, этот вариант казался очень сомнительным — ведь если мавр стал жертвой нападения одного из них, то им не было никакого смысла спасать его. Разве что она могла предложить им что-то взамен.

— Похоже, я опоздал…

Курьян подпрыгнул на месте от неожиданности, в то время как Меланья почти без эмоций повернула голову в сторону Марселя, который неслышно приблизился и теперь с сожалением смотрел на лежащего на земле воина.

— Да, ты не торопился, — бесцветным голосом отозвалась женщина.

— Я пришел так быстро, как только смог, — попытался оправдаться историк, но не успел больше ничего добавить, потому что Курьян, оправившись от первого потрясения, подскочил к другу и стиснул его в могучих объятиях:

— Баламошка, родной! — мужик, казалось, старался раздавить своего менее крупного приятеля. — Живой! А мы с Мусой уже думали, что уделал тебя князь.

— Не уделал, — задыхаясь, с трудом смог выговорить Марсель, и Курьян, опомнившись, отпустил его.

— Как же ты…

— Обожди, — отмахнулся ученый и склонился над мавром. — Что случилось?

— Лучше ты мне расскажи, — все таким же ровным и оттого пугающим тоном проговорила Меланья. — Кирилл… Или называть тебя Баламошкой? Странное прозвище для греческого посланника.

— Византийского, — смущенно поправил ее ученый. — Но ты права, я не тот, за кого выдавал себя.

— Кто же ты? Хотя, подожди. Выслушать тебя я всегда успею, но сначала нам нужно перенести Мусу в дом. Нельзя его оставлять здесь. Чай не собака.

— Да, конечно.

Марсель кивнул Курьяну, и тот, отодвинув женщину, с легкостью поднял мавра и, осторожно прижимая его к груди, как ребенка, отнес в дом. К счастью, по пути им никто не встретился, так что случившееся осталось незамеченным. Как только Меланья убедилась в том, что ее жених не упадет со скрепленных лавок, она тут же повернулась к хозяину и потребовала объяснений. Было похоже, что она с трудом сдерживается, чтобы не врезать ему, так что историк предусмотрительно не стал приближаться к разъяренной бабе слишком близко.

— Не знаю, с чего и начать, — Марсель говорил это совершенно искренне, потому что боялся запутаться в своих словах — ведь тот же самый Курьян знал далеко не все о своем друге.

— Начни с правды, — сердито проворчала женщина.

— Да будет так. Все началось с того, что я очень неудачно родился…

Марсель решил, что настал момент истины, и, уже ничего не скрывая, поведал всю свою историю от начала и до конца. За время его рассказа Курьян несколько раз хватался за голову и пытался задавать какие-то вопросы, но знахарка прикрикивала на него, и он испуганно замолкал. Только когда историк закончил свое повествование, мужик подошел к нему и, наклонившись, заглянул в глаза:

— Друг! Ты всю правду рассказал? Не брешешь?

— Верь мне, — устало улыбнулся Марсель. — И прости меня…

— За что же? — удивился здоровяк.

— Нужно было рассказать все давным-давно. Тогда многих бед удалось бы избежать.

— Ну, скажешь тоже, — Курьян вдруг рассмеялся, но, тут же спохватившись, с виноватым видом оглянулся на Меланью. — Рассказал бы раньше, никто бы тебе не поверил. Решили бы, что ты медовухи перепил, или что бешеная собака тебя покусала. Вот только Марселем я тебя все равно звать не стану, уж извини. Как по мне, так Баламошка тебе больше подходит.

— Называй, как хочешь, брат!

Марсель с благодарностью взглянул на друга, но в этот момент Меланья, которая успела переварить услышанное, подняла руку, призывая их к тишине, и заговорила: