Девятый час

Она открыла сумочку, добралась до тонкой прорези в атласной подкладке, нащупала английскую булавку, постоянно чувствуя на себе хищный взгляд девушки. Она понимала, что, будь в ней достаточно благости, она отдала бы девушке все, что у нее есть, как поступил бы Христос. Как, конечно, поступила бы и сестра Жанна. Она знала, что сестры в Чикаго похвалят ее за щедрость. Но еще она знала, что не хочет этого делать. Не хочет расставаться с тем, что так старательно откладывала мать. Не хочет – еще яростнее! – чтобы над ней насмехалась еще одна грязная незнакомка. Вытащив две десятидолларовые банкноты, она положила их на стол, борясь с собственным сожалением, когда их отдавала.

– Это все, что у меня есть, – сказала она набожно. Упрямо. – Все, чем я владею.

Девушка потянулась за деньгами.

– Запиши мне свой адрес. – Она подтолкнула к ней квитанцию с серебряного блюдца. – Я зайду завтра и все тебе верну.

Она уже убирала банкноты в свою сумочку, но вдруг подняла глаза.

– Я и не знала, что монахиням разрешено иметь деньги, – сказала она. Это прозвучало как выговор.

Когда Салли выходила из вагона-ресторана, направляясь в сторону, противоположную той, куда ушла девушка из Бронкса, ее тронул за локоть официант в белой куртке:

– Простите, мисс. Та леди ваша подруга?

– Да, – ответила Салли, резко втянув в себя воздух, точно ее поймали на лжи.

Официант покачал головой. Он был лысым, чернокожим, с большими, полными сочувствия глазами.

– Просто я надеюсь, что она не причинила вам беспокойства, – сказал он доброжелательно. – Вот и все.

– Спасибо, – откликнулась Салли.

Она уже собралась уйти, как вдруг добавила, словно желая отплатить ему за доброту:

– Мой отец тоже работал на железной дороге. На «Бруклинском скоростном транзите». – Она удивилась, обнаружив, что язык у нее заплетается.

Официант улыбнулся и кивнул. Возможно, он уже это знал.

– Ваш отец сегодня с вами? – спросил он.

А она ответила, скомкав слова:

– О да! – И указала на открытый коридор: – Он вон там.

Салли на мгновение представила его там – мужчину в мягкой фетровой шляпе, натянутой на глаза.

– Тогда желаю вам обоим хорошего вечера, – откликнулся официант.

Когда она вернулась на место, ее соседка снова пыхтела и похмыкивала – трудно сказать, от чего именно.

За окошком в кромешной тьме перемаргивались крошечные огоньки. От вкуса сладкого чая, от действия алкоголя у Салли саднило в горле, чесались глаза. Она прислонилась головой к стеклу.

Станции, на которых они останавливались, поначалу приносили облегчение – сплошь золотой свет и суета на перронах. Но чем позднее становилось и чем чаще остановки вырывали ее из неглубокого сна, тем больше представавшие перед ней в желтоватом свете сцены напоминали гнетущий кошмар: поднятая рука усталого смотрителя, одинокий тщедушный пассажир с потрепанным чемоданом, прибитая ветром к стене газета, – утомленные тени, которые снова быстро терялись, когда поезд отъезжал в бескрайнюю ночь.

Ее отец был вагоновожатым на «БСТ».

Всю ее жизнь, пока она ходила по солнечным тротуарам и зеленой траве, он лежал в гробу, самом узком из всех коридоров – этих неосвещенных туннелей, которым положено служить преградой для камня и сырой земли. Почему она никогда не думала об этом прежде? Почему никогда не представляла его, пока беспечно спускалась и поднималась по лестницам подземки, пока равнодушно ехала сквозь тьму? Вагоновожатый на «БСТ», давно вернувшийся туда, где пробивался своим ремеслом, – в сырые подземелья, где есть только грязь, иссеченный камень и хрупкая темнота.

В какой-то момент Салли проснулась и увидела, что маленький мальчик снова стоит в проходе. Рядом беспокойно спала соседка. Мальчик покачивался в такт движению поезда. Даже в притушенном, мглистом от дыма свете она разглядела шишку размером с гусиное яйцо на его голове. Когда он сместился под грохот поезда, она увидела, как по щеке у него сбегает дорожка запекшейся крови. У нее осталась всего половина шоколадного батончика, но она нашла его в сумочке и протянула поверх спавшей рядом толстухи. Взяв шоколад, мальчик подобно призраку двинулся дальше. Щека его матери расплющивалась о стекло.

Салли собирается отдать свою жизнь другим во имя распятого Христа и Его любящей Матери. Она собирается вступить в орден Малых сестер бедняков конгрегации Марии пред крестом, «Stabat Mater», – сестра Жанна считала, что это самое красивое название из всех орденов. Потому что, говорила монахиня, оно напоминает всем, что в то мгновение на Голгофе только любовь противостояла жестокости и только любовь победила. По отношению к страданию любовь была, по выражению сестры Иллюминаты, как чистая ткань на гнойной ране.