Девятый для Алисы

Чашку с чаем со своей груди Миша поймал в последний момент — выручила молниеносная реакция, которой Михаил не без оснований гордился, а его отец обычно сопровождал фразой «Реакция есть, дети будут». На этой спасительной мысли и прихлебывая остывший до приемлемой температуры чай Михаил направился к компьютерному столу — реализовывать свои грандиозные планы на остаток вечера. А сидеть и ждать, когда ему снова соизволит написать Алиса, он не будет. И думать, чем она там занята — тоже.

***

Алиса написала ему только на следующий день. Миша как раз в этот момент поднимался на вершину с клиентом — прилично катающимся мужиком средних лет, который упорно стремился к какому-то, на Мишкин взгляд, мифическому совершенству в технике катания. Ну да ладно, хозяин — барин, главное, чтоб деньги платил.

Алиса: Привет. Я решила попробовать на выходные выбраться в «Крылатский».

Михаил: Почему бы и нет? Хороший выбор. Желаю хорошего катания.

Алиса: А ты где сейчас?

Михаил: Поднимаюсь наверх.

Алиса: Пришли фото.

Михаил: Фото гор?

Алиса: Себя и гор.

Алисе улетело селфи с подъемника. Она долго-долго всматривалась в экран. Теперь у нее есть фото Михаила. Теперь можно не только представлять его лицо, воскрешая в памяти. Можно посмотреть на фотографию. Когда станет совсем хреново — как вчера, например. И это ничего, что на фото он хмурый. Алиса помнит, как он улыбается. Но все-таки…

Алиса: А ты чего такой хмурый?

Михаил: Работаю.

Алиса: Ладно, не буду отвлекать.

***

Потом он, конечно, корил себя за сухость. И что ему стоило быть чуть общительней и многословней? И улыбнуться в камеру телефона. Но обиделся как мальчик. Что его девочку за косичку дергает кто-то другой. Да только Мишка уже не мальчик. И девочка не его. И дергают ее не только за косички.

Он так и не придумал, чем загладить свое последнее сухое «Работаю». Но обязательно придумает. Потому что не думать об Алисе не получалось.

***

— Какой, на хер, Крылатский?!

— Там прекрасный зимний парк — каток, горнолыжный склон, тюбинг.

— Крольчонок, — тон Владимира был тот, что Алису в последнее время до головной боли бесил. До головной боли — потому что свое недовольство никак нельзя было проявлять. — Я не понял — ты в олимпийскую сборную, что ли, собралась?

— Нет, просто…

— Вот именно — просто. Все, блядь, просто! Вставать раком и сосать! А тюбинги-шмубинги — это не для тебя, поняла меня?

— Да.

— Вот и молодец. В спальню пошли.

***

Новый год она традиционно, как и последние пять лет, встречала одна. Владимир проводил это время с семьей. Первый раз или два Алисе было это дико. А потом… потом она кайфовала от этих новогодних праздников в одиночестве. Открывала бутылку брюта, резала себе тазик оливье, тарелку бутербродов с икрой — и днями наполет смотрела по телевизору старые советские комедии. В которых все было так одновременно не по-настоящему — и по-настоящему.

Но в этом году было все иначе. Алиса вдруг ощутила одиночество. Одиночество, которое было ей таким сладким в новогоднюю ночь в прошлом году, и в позапрошлом, и в позапозапрошлом — сейчас горчило. И оливье горчил, и икра, и брют. И первое лицо страны еще не окончило свое поздравительное слово, еще не начали бить куранты, отмеряя последние секунды старого года — а Алиса уже натягивала пуховик и шапку.

У нее на телефоне всегда включена геолокация — по требованию Владимира. Но сейчас — плевать. Придумает какие-нибудь объяснения — зачем она выходила на улицу в новогоднюю полночь. На салюты смотреть. Мусор выносить. Голова заболела. Ах, да, у нее не должна болеть голова. Да плевать!

В воздухе пахло дымом. Оглушительно гремели салюты, лаяли собаки, кричали дети, пьяно смеялись женщины и что-то выкрикивал мужчины. Здесь, в толпе на улице, было чуть легче. И желание позвонить и прошептать в трубку «С Новым годом, Миша!» почти поддавалось контролю.

***