Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Я дотошно пытался расспрашивать его про СПБ, но все ответы звучали как-то противоречиво. «Кормежка нормальная. Но без подогрева загнешься. Условия ад — спят кто на полу, кто втроем на двух койках. А в маленькой камере нормально. Лекарства дают горстями и проверяют, не пить не получится. Но надо договариваться с санитарами, тогда особо не смотрят». В итоге я так ничего и не понял.

Ночью в камеру завели еще одного этапника, он был больным туберкулезом — причем в плохом состоянии. Его била лихорадка, до самого этапа он просидел в углу, закутавшись в бушлат, периодически только просил закурить, сам туберкулезник был «гол». Почему еле живым его возвращали в зону из лагерной туберкулезной больницы, было непонятно. Павельев шепнул, что, скорее всего, сосед уже не жилец, и его везли в зону, чтобы оттуда комиссовать. Смерть в лагере ухудшала отчетность, так что традиционно незадолго перед неизбежным концом полупокойников «комиссовали» и отпускали на волю.

— Шаг влево, шаг вправо считаются побегом…

Снова тот же вокзал, где только прошлой ночью я уже сидел на снегу, те же железнодорожные пути. Однако конвой оказался на порядок злее. Что офицер, что солдаты, не смолкая, орали и угрожали, и соседнего зэка, не успевшего вовремя присесть, конвоир просто сбил ударом приклада в затылок.

Вместе с туберкулезником нас посадили в тройник, на этот раз повезло, и больше туда никого не запихивали уже до самого Благовещенска. Туберкулезника, действительно, высадили где-то на местную зону. В ГУЛАГе как-то везло на встречи со смертниками.

Наутро в форточке появились сплошные ряды сопок, где-то они отодвигались вдаль, но были всегда в перспективе. Спать приходилось по очереди, после четырех суток этапа я находился уже в не совсем вменяемом состоянии, схожем с тем, в каком был между жизнью и смертью в Свердловске, ну, или в состоянии под нейролептиками. В то же время моментально, как кот, вскакивал при объявлении оправки или раздаче воды. Кружка снова была только одна на весь тройник. После туберкулезника долго тер края носовым платком — пусть это и мало бы помогло — и вымогал у солдата еще воды.

Этот последний трехдневный этап был самым тяжелым и долгим. Всю ночь вагон простоял на станции Сковородино. За ней начиналась пограничная зона, и солдаты-пограничники зачем-то обстукивали вагон, ну, или делали что-то еще — слышны были только удары молотков по кузову вагона.

Долгое стояние в Сковородине стало адом, в который превратился вагон, как только солдаты задраили форточки. Фиолетовый дым из коридора полез в легкие и заставлял кашлять, стоило чуть вдохнуть. В тройнике мы разделись до белья, оно тут же намокло — шлепок ладонью по лавке вызывал брызги, летевшие на сидевших ниже. Снова истерически кричали из клеток, и снова там кто-то упал в обморок.

В дантовской концепции ада меня раздражало постоянство наказания. Там предатель оказывался навечно вмерзшим в лед — и так избегал «прелести» нахождения в восьмом жарком круге, если являлся еще и взяточником. Похоже, гулаговское начальство тоже было несогласно с этой концепцией и выработало свой алгоритм ада, периодически отправляя подведомственных ему «грешников» то в горячий ад, то в холодный.

Потом пошли станции с названиями, как будто не принадлежавшими человеческому языку: Талдан, Магдагачи, Дактуй, Тыгда… Они звучали позывными с того света, и если где-то и есть дорога в сторону ада, то по ней должны быть места с названиями, примерно так и звучащими.

Остановка в городе Свободном была краткой. Это место известно тем, что там в лагере до 1934 года сидел философ о. Павел Флоренский, пока его не этапировали на Соловки, после чего расстреляли. Пребывание в концлагере в городе Свободный как бы добавляет необходимый элемент абсурда к биографии этого странного философа, пытавшегося в XX веке доказать, что Земля есть центр мира, вокруг которого вращается Солнце. Впрочем, убийство человека за то, что он написал книгу под названием «Столп и утверждение истины», само по себе абсурд в астрономической степени.

В Благовещенск поезд прибыл темным утром, часов в шесть. Тут уже не было послаблений, форточки не открывали — «не положено». Лучше бы было снова раздеться, но городской конвой мог появиться «без предупреждения» в любой момент. Разгрузка начиналась как раз с тройника, и стать последним в игре «без последнего» не хотелось. После обычных стонов, просьб и ругани вагон даже затих — похоже, что весь «контингент» стал жертвой теплового удара.

Опоздание конвоя на час — полтора было нормой, но редко опаздывали на дольше. Однако это было воскресенье, и солдаты сидели в казарме на «политучебе», которая была важнее всего — тем более самочувствия «контингента». Воронки появились только ближе к полудню.

Благовещенск — маленький город, всего 200 тысяч населения, и путь от вокзала был недалек. Однако, выскочив из столыпина насквозь мокрыми от пота, мы тут же промерзли и после двадцати минут езды уже дрожали от ядреного дальневосточного холода.