Читаем Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе полностью

Тут он плакал, скулил и нудил, приставая ко всем с вопросом: «Ну, зачем она так сделала? Мы так хорошо жили…» Катков даже как-то ему сказал: «Хватит убиваться — я вот свою жену на самом деле убил и то не плачу», — и это было пусть парадоксальной, но правдой.

Десятого числа не выводили и на прогулку. Периодически санитаров приходил проверять Павел Иванович Рымарь.

Он был, пожалуй, единственным из сотрудников СПБ, кто сохранял присутствие духа. Нервничали санитары, нервничали медсестры, нервничали проносившиеся по коридору врачи, казалось, забывшие про такие обязательные вещи, как обход и назначение лекарств. Однако Павел Иванович пересидел в тюрьме все власти, отчего за свое будущее не беспокоился — и вряд ли за будущее страны.

Здесь царствовали «правила внутреннего распорядка», которые заменяли и правителей, и законы, и власть. С тех пор, как Павел Иванович в первый раз вошел в тюрьму, в ней мало что изменилось. Менялись правители, но в тюрьме только параши заменили на толчки — и сидел на них тот же самый «контингент». Неизменными были и обязанности Павла Ивановича делать неприятности «контингенту» — их он исправно исполнял.

В июле в одну неделю в «лечебные» с его подачи вылетели сразу три человека — все за гешефты. Лето выдалось жарким, мы задыхались в раскаленных солнцем камерах, где вентиляцией служила лишь маленькая форточка. Кисленко снизошел к просьбам зэков и приказал выставить рамы, после чего мы могли спать в прохладе, не путаясь ночами в мокрых простынях.

Увы, далее случилось то, что уже в гораздо большем масштабе произошло со всей страной в 1990-х годах. Получив всего на одну степень свободы больше, люди обнаглели и пустились злоупотреблять ею во всех возможных формах. Открытые окна давали еще и замечательные возможности для торговли с санитарами. Вход в их камеры находился почти ровно под окнами Шестого отделения — тогда как Павел Иванович шлюиялсанитаров задолго до того у ворот СПБ. Через окно можно было спокойно выкинуть вниз свой товар, чтобы завтра получить за него в отделении табак и чай. Лафа продолжалась ровно до того дня, когда Павел Иванович случайно оказался под окнами, а не видевший его сверху Кропаль кинул санитару вниз новые казенные тапочки — попав Рымарю ими чуть не по голове. После этого Кропаля посадили на уколы аминазина, а Рымарь оборудовал внизу невидимый из окон пост наблюдения и два дня ловил нарушителей — которые исправно ловились.

Вслед за торговцами тапочками постоянную позицию у окна занял Астраханцев, которого перевели в Шестое отделение вскоре после освобождения его двойника — Жени Платонова. У Платонова тоже в анамнезе была служба в спецназе, в СПБ он тоже имел статус VIP и накачивал мускулы в свободное время, да и статья была той же — убийство.

Когда в зимнюю комиссию Женя освободился, на его койку в маленькой камере лег Астраханцев. Здесь он вел себя точно так же, как и в Третьем отделении. По полдня занимался упражнениями, распихивая других обитателей тесной камеры по койкам. Схлестнулся на этой почве с Егорычем, перед которым пасанул — Астраханцева приставили надзирать за ним, так что Астраханцеву пришлось дать ему место потусоваться. В цеху Астраханцев шил от силы половину нормы — и все равно получал полную отоваркув четыре рубля.

Открытое окно Астраханцев использовал более интересно, чем «спекулянты»: он завел виртуальный роман с молодой симпатичной медсестрой из Пятого отделения. Окно процедурки Пятого было хорошо видно с нашего этажа, и, вернувшись с прогулки, Астраханцев снимал куртку, оставаясь в майке, открывавшей его мускулы, и ложился животом на подоконник. После чего разыгрывалось нечто похожее на сцену из «Ромео и Джульетты», разве что только зеркально: здесь Ромео был заперт в своей обители на втором этаже, а Джульетта была свободна и на улице. И, да, — вся сцена игралась без слов.

Ромео делал немые и до неприличия откровенные пассы, Джульетта смущалась и, кажется, плохо знала, как реагировать, хотя игра была ей явно не неприятна. Вряд ли план действий был и у Астраханцева. Встретиться парочке было нигде и никак, так что этот роман был даже более безнадежен, чем у веронских влюбленных, и жаль, что в Благовещенской СПБ не сидел Шекспир, который написал бы тогда еще один бессмертный шедевр.

Наконец, кто-то заметил спектакль, и занавес опустился в финале столь же жестокой сцены, как и в трагедии Шекспира. Джульетту перевели в какое-то другое отделение.

Еще весной, в конце мая, на вязки попал Егорыч. Отправил его туда мой старый знакомый Зорин. Мордобой случился, когда Дебила в припадке «административного восторга» начал мыть пол еще до того, как все курившие разошлись из туалета. Егорычу пришлось невольно пройти по луже, на что Дебила обозвал его «хуесосом». Вариантов у Егорыча не было, и он не задумываясь дал Дебиле в лоб. Зорин опешил, ибо давно уже не отвечал за слова, но принялся махать кулаками, пусть Егорыча толком и не достал.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отто Шмидт
Отто Шмидт

Знаменитый полярник, директор Арктического института, талантливый руководитель легендарной экспедиции на «Челюскине», обеспечивший спасение людей после гибели судна и их выживание в беспрецедентно сложных условиях ледового дрейфа… Отто Юльевич Шмидт – поистине человек-символ, олицетворение несгибаемого мужества целых поколений российских землепроходцев и лучших традиций отечественной науки, образ идеального ученого – безукоризненно честного перед собой и своими коллегами, перед темой своих исследований. В новой книге почетного полярника, доктора географических наук Владислава Сергеевича Корякина, которую «Вече» издает совместно с Русским географическим обществом, жизнеописание выдающегося ученого и путешественника представлено исключительно полно. Академик Гурий Иванович Марчук в предисловии к книге напоминает, что О.Ю. Шмидт был первопроходцем не только на просторах северных морей, но и в такой «кабинетной» науке, как математика, – еще до начала его арктической эпопеи, – а впоследствии и в геофизике. Послесловие, написанное доктором исторических наук Сигурдом Оттовичем Шмидтом, сыном ученого, подчеркивает столь необычную для нашего времени энциклопедичность его познаний и многогранной деятельности, уникальность самой его личности, ярко и индивидуально проявившей себя в трудный и героический период отечественной истории.

Владислав Сергеевич Корякин

Биографии и Мемуары
Петр Первый
Петр Первый

В книге профессора Н. И. Павленко изложена биография выдающегося государственного деятеля, подлинно великого человека, как называл его Ф. Энгельс, – Петра I. Его жизнь, насыщенная драматизмом и огромным напряжением нравственных и физических сил, была связана с преобразованиями первой четверти XVIII века. Они обеспечили ускоренное развитие страны. Все, что прочтет здесь читатель, отражено в источниках, сохранившихся от тех бурных десятилетий: в письмах Петра, записках и воспоминаниях современников, царских указах, донесениях иностранных дипломатов, публицистических сочинениях и следственных делах. Герои сочинения изъясняются не вымышленными, а подлинными словами, запечатленными источниками. Лишь в некоторых случаях текст источников несколько адаптирован.

Алексей Николаевич Толстой , Анри Труайя , Николай Иванович Павленко , Светлана Бестужева , Светлана Игоревна Бестужева-Лада

Биографии и Мемуары / История / Проза / Историческая проза / Классическая проза