Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Я снова начал доходить, несмотря на достаточное питание: терял вес, кровоточили десны, в глазах через пару часов шитья появлялись темные круги. Почти все выходные дни я проводил, валяясь на койке. По вечерам иногда вдруг накатывало состояние оцепенения — и тогда я долго сидел, держа в руках книгу, которой не читал, и не менял позы, сколь бы неудобной она ни была. Сказывалось отсутствие витаминов, недостаток солнца и свежего воздуха — ну, и главное, смысла такой жизни.

И вдруг на свидание приехала Любаня.

Дата свидания долго была неопределенной — Любаня то болела, то ей нельзя было отпроситься на работе. Еще какое-то время Бутенкова — вернее, КГБ — отказывалась выслать вызов, необходимый для въезда на пограничную территорию. Поэтому я сильно удивился, когда Валентина неожиданно вызвала меня со швейки, после чего отконвоировала вниз на первый этаж.

Там я увидел Любаню.

Первый раз за полтора года.

Она не изменилась ничуть.

Те же свитер и джинсы, высокие каблуки, та же Любаня — ну, разве что чуть худее, чем раньше; видимо, мы доходили с ней синхронно, пусть по разным причинам. Те же улыбка и жесты — слегка манерные, как и всегда.

Третьим с нами сел сам Кисленко — что было против всех правил СПБ. Минут двадцать он промаялся, оказавшись в некомфортной ситуации — третьим в беседе мужа с женой, — после чего без объяснений вышел, оставив нас на все оставшиеся сорок минут наедине.

Мы больше ничего не говорили. Мы целовались. Я сел рядом с Любаней и целовал все открытые места на ее теле, бывшем так близко и так любимом, — как уже давно не было. Аромат Любаниной кожи кружил голову и пьянил. Каждый поцелуй бил сильной дозой наркотика, выводившей куда-то в космос, за пределы пространства.

Таким я и вернулся в отделение — парящим над землей и совершенно вне ума.

На другой день свидание продолжилось. Место Кисленко заняла Валентина, которая тоже вела себя достаточно халатно, периодически выходя и возвращаясь, — что не давало нам уже возможности долго целоваться, но позволило достаточно откровенно разговаривать и спокойно передать Любане список политзаключенных СПБ (уже в мае эта информация появится в мюнхенском бюллетене «Вести из СССР»),

Вечер я провел в ходьбе от двери и до окна, периодически вскакивая с койки и после отбоя. Санитары рычали, появлялась медсестра — и во избежание последствий приходилось для вида лечь. Мысли летали в голове вихрями, сталкивались, рассыпались и, собираясь, снова летели навстречу друг другу.

В новое морозное утро, выйдя в туалет совсем не выспавшимся, я встал рядом с Егорычем у крана, разделся до пояса и облился обжигающе-холодной водой. Она придала бодрости, достаточной для того, чтобы сделать зарядку — несколько раз присесть и отжаться. После этих жалких потуг голова сразу закружилась.

С того дня весь образ жизни резко изменился. Я не только стал заниматься зарядкой по утрам и на прогулке — пусть это было и «не положено», — я начал заниматься йогой, выучив по «Науке и жизни» несколько базисных упражнений. (Обучение йоге было уже запрещено к тому времени, но под другими названиями пролезало в подцензурную печать.)

Вслед за зарядкой и йогой я занялся медитацией. Как ни смешно, сам я не догадывался, что те практики назывались именно так. Эзотерика к этому времени была выжжена из всех публикаций, но, как обычно бывает, отвечая на спрос, будучи выгнанной в дверь, она вернулась в окно. Ныне известный психолог Владимир Леви популяризировал технику «аутогенной тренировки», которая, по сути, является одним из методов медитации.

Уже к апрелю я начал чувствовать в теле бодрость, которой никогда не испытывал за все благовещенское время. В здоровом теле воспрянул и дух. Ум, уже давно существовавший в анабиозе, погруженным в серую тягучую жидкость, неожиданно вернулся к жизни, стал ясным и потребовал — как и желудок после голодания — пищи.

Я вернулся к художественной литературе, в субботу и воскресенье, когда добавлялись свободные часы, я читал журналы, которые мне присылали: «Науку и жизнь», «Химию и жизнь», «Науку и религию», «Вопросы философии». Обсуждения «Феноменологии духа» читались в СПБ примерно столь же актуально, как в окопах под обстрелом, но некоторые публикации пробуждали и интересные мысли.

Этого оказалось недостаточно. Тогда я попросил прислать мне языковые учебники, после чего каждый день два академических часа занимался английским и еще два часа — немецким. Немецкий я начал учить с нуля — пусть после английского это было и несложно. Еще два часа в день четко по расписанию я читал толстые литературные журналы и книги. Это требовалось, чтобы если не развить, то хотя бы не потерять умения мыслить и свои мысли выражать. Обычные тюремные базары мышлению мало помогали.