Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Ничего нового в этом не было, ибо вся теория была просто кратким пересказом биографий великих людей — от Сократа до Сахарова, — однако в моем положении она пусть немного, но утешала.

Философия заканчивалась поэзией, и последней записью в блокноте стоит стихотворение малоизвестного итальянского поэта Данило Дольчи, позднее названного «итальянским Ганди»:

побеждает тот кто противится отвращению
побеждает тот кто меньше теряет
тот кому нечего терять
побеждает тот кто противится искушению плюнуть на все
кто противится постоянному искушению
наложить на себя руки
побеждает тот кто старается
не сбиться с пути побеждает тот кто не обольщается[89]

.

К лету удалось восстановить почти все способности, убитые нейролептиками в Третьем отделении, — разве что кроме возможности писать стихи и играть в шахматы.

Стихи почему-то после Третьего отделения не складывались. Я не был высокого мнения о своих поэтических способностях, но два курса нейролептиков — в Казани и тут, — как палкой отбили способность писать стихи и чувство ритма. Читая стихи, трудно удавалось услышать музыку, она доносилась приглушенная, как из склепа. Что-то подобное произошло и с шахматами. Потерялась способность видеть комбинацию, все ходы приходилось просчитывать — что превращало игру в скучную процедуру.

В компенсацию, как обычно это бывает, когда обделенный творческими способностями человек становится продюсером, я устроил в Шестом отделении чемпионат по шахматам. Идея была не моя, а Коли Кислова. Он подписал на чемпионат примерно пятнадцать человек, но самая неприятная задача досталась мне — получить разрешение от начальства. Иначе чемпионат по шахматам — вполне по сталинским представлениям — мог быть расценен как «подпольная организация».

Придумав благовидный предлог, я представил идею Валентине — вместе с гарантиями порядка, за который готов отвечать собственной головой, пообещав, что никаких инцидентов не будет — что было рискованно, ибо шахматные партии изредка, но все же действительно заканчивались ударом доски по голове. Валентина удивилась: в СПБ все инициативы от зэков автоматически попадали под категорию «не положено». Тем не менее она передала просьбу по начальству. Похоже, что окончательное разрешение давала сама Бутенкова, и только через неделю мы получило «добро».

Сам я выиграл только одну партию — у того же Кислова, доставшегося мне в партнеры по жеребьевке, после чего я вылетел в следующем туре. Чемпионат кончился без драк и ругани — но и без победителя. В финале оказались два и так всем известных лучших шахматиста, которые играли друг с другом постоянно. Сами того не зная, оба они опровергали известный мем Иоганна Вольфганга Гете о том, что «шахматы есть мерило человеческого ума» — победители имели с умом довольно сложные отношения.

Одним из них был Петя Строков — маленький деревенский человечек, придурковатый и грязный, удивительно похожий на сказочного гнома, разве что вонял. Петя переодевался раз в десять дней по банным дням, спал во всей одежде и даже в халате — отчего уже скоро от него начинало разить. Лицом он был похож на плохо испеченную картофелину — к которой была приклеена жесткая седая щетина. Петя был еще одним членом «клуба женоубийц», хотя невозможно было понять, то ли он действительно отравил жену крысиным ядом, то ли она сама по ошибке съела что-то не то. На все вопросы Петя отвечал кратко: «У меня баба умерла, сказали, что отравил…» — и больше не говорил ничего.

Равным Строкову по силе в шахматах был Саша Денисов, и за их игрой было приятно наблюдать, ибо она всегда была неординарна. Денисов и Строков играли «ноздря в ноздрю» — и, как монета падает орлом 51 раз из ста, победителем мог оказаться любой из них.

Александр Денисов сидел по нашей, политической, статье 190-1. Рабочий-сварщик из Южно-Сахалинска, косноязычный и необразованный, Денисов по неизвестным причинам решил проявить себя в политике и записал две тетради с обоснованием необходимости мировой революции — и никак иначе. Эти тетради он дал почитать на работе буквально паре друзей — и уже среди них нарвался на стукача.

Странно, что, следуя почти слово в слово Троцкому, сам Денисов имел о его идеях весьма смутное понятие — как и вообще о теории политической мысли. Политическая «теория» Денисова сводилась к тому, что «если устроить революцию здесь, то они ее с Запада задавят, а если только там, то наши задавят и у них устроят ГУЛАГ».