Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

И меня не брали. Ждать тихо и покорно ареста не хотелось. Я думал о побеге — хотелось скрыться, стать невидимым, укрывшись чем-то вроде эльфийского плаща, — но ни одно из размышлений не открывало реальных возможностей побега. В «Архипелаге ГУЛАГе» Солженицын размышляет над тем, почему люди, обреченные в годы Большого террора, казалось бы, на неизбежный арест, не бежали. В первую очередь они до последнего момента не верили, что их могут арестовать «ни за что» — политзаключенные того времени были жертвами, но не противниками режима. В моем случае проблемы были чисто техническими: побег требовал изрядных денег и надежных мест, чтобы спрятаться от всевидящего ока КГБ. Об этом мы почему-то никогда не думали, тем самым нарушая правило подполья номер один: «План А должен включать в себя и План Б — план побега».

Все же маленькая диссидентская мышка еще пустилась в последнюю игру с гэбистской кошкой: скромно собрав рюкзачок, после часа перебежек через проходные дворы и подъезды, перескоков с одного транспорта на другой я выбрался на шоссе и за двое суток на попутках доехал до Москвы незамеченным.

В октябре ночами уже подмораживало. «В багрец и золото одетые леса» облетали, над селами струился ароматный дымок печей. В городе Беднодемьянске Пензенской области[11], где пришлось остановиться на ночлег, в центре, на главной луже города блестели льдинки. Здесь же стояло некое заведение с лаконичным названием «Ресторан». Туда заходили поодиночке молчаливые мужики и бросали на стойку смятый рубль. За него барменша в пуховом платке и валенках выставляла им полстакана водки и конфету. Не снимая шапок, мужики выпивали водку залпом, оставляли конфету и так же молча уходили.

В Москве мне нужно было встретиться с правозащитниками, сообщить о происходящем в Самаре и расспросить, что делать в случае ареста. С их подачи я встречался с людьми, бывшими дважды и трижды под политическим следствием, с людьми, которых допрашивали в КГБ по доброму десятку дел, я читал специфического жанра литературу, которая отвечала на вопрос «Как вести себя на политическом следствии?» Потом я перешел к книгам о политическом применении психиатрии. Из правозащитной литературы я уже много знал о тюрьмах и лагерях, но то, что узнал о специальных психиатрических больницах МВД — психиатрических тюрьмах, — было по-настоящему страшно.

Глава IV. ИСТОРИЯ ВОПРОСА: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХИАТРИЯ В СССР

Весной 1921 года первый шеф советской политической полиции Феликс Дзержинский решал проблему. Что делать с известной революционеркой, одним из лидеров левых эсеров Марией Спиридоновой? Какое-то недолгое время левые эсеры были союзниками большевиков, их лидеры даже входили в советское правительство. Поговорка, однако, верно гласит, что «два медведя не уживаются в одной берлоге». Следуя ей, большевики быстро отпихнули левых эсеров от власти и запустили против них свою новую и уже весьма эффективную репрессивную машину.

К 1921 году Дзержинский был по уши в крови и вряд ли бы задумался хоть секунду перед тем, как подписать еще один смертный приговор, пусть и женщине. Однако суть проблемы Спиридоновой заключалась в том, что западные социалисты в те годы еще обращали внимание на репрессии против своих единомышленников в России. Там вроде бы победила социалистическая революция, и в то же время именно там репрессии против социалистов были более жестокими, чем в любой другой стране.

Ссориться с западными социалистами большевикам было не с руки, поэтому Дзержинский задумался над неким иным решением. Такое решение он нашел. Дзержинский пишет своему подчиненному короткую записку, в которой предписывает следующие меры:

Надо снестись с Обухом и Семашкой[12] для помещения Спиридоновой в психиатрический дом, но с тем условием, чтобы оттуда ее не украли или не сбежала. Охрану и наблюдение надо было бы организовать достаточную, но в замаскированном виде. Санатория должна быть такая, чтобы из нее трудно было бежать и по техническим условиям. Когда найдете такую и наметите конкретный план, доложите мне[13].