Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

В КПЗ просто били, а чтобы не оставлять синяков, били в боксерских перчатках, били валенком, куда был засунут кирпич (сейчас для тех же целей используют пластиковую бутылку, наполненную водой). Подвешивали за руки на наручниках, кому не повезло — того подвешивали вниз головой. Не слышал это про самарское КПЗ, но другой пандемичной по КПЗ пыткой был «слоник». На голову жертвы надевался противогаз, клапан его закрывался. Когда человек терял сознание от удушья, его окатывали водой и продолжали пытать дальше.

Все это рассказал Беляков, обитавший тут уже не в первый раз. Сам он был, похоже, барыгой и сейчас сидел по поводу какой-то квартирной кражи. Человек он был скользкий, что-то все время не договаривал, еще в первый день я стал подозревать его в том, что он подсажен ко мне не случайно. Вообще редко, когда политзаключенный был в камере, где хотя бы один из сокамерников не был наседкой. Сидевшие ранее диссиденты этому меня уже надоумили.

Подозрения укрепились, когда Беляков сообщил, что ожидает если не завтра, то послезавтра оказаться на воле. Его 72 часа, в течение которых, по закону, подозреваемому должно быть предъявлено обвинение, давно прошли, шли уже пятые сутки. Рассчитывая на скорое освобождение, Беляков предложил мне написать письмо на волю и клялся его передать.

Вообще эта схема «внутрикамерной разработки» была очень распространенной. Ее применяли в отношении как политических преступников, так и уголовных. Попавший впервые арестант был доверчивым и оттого становился легким объектом манипуляций. Наседка предлагал передать письмо родственникам или подельникам — оно неизбежно оказывалось в деле.

Все это было известно, но я и не собирался писать ничего инкриминирующего. Поэтому, взвесив, решил, что коли мне уже ничего не грозит, то можно попытать удачи.

Решить было нелегко, осуществить задуманное — еще сложнее. В камере не было ни бумаги — если не считать мелких клочков газеты, которые выдавали на гигиенические нужды, — ни карандаша, ни ручки. Я обшарил все щели в нарах между досок, но ничего не нашел. В этом смысле камера была стерильна.

Все же решение нашлось. Вместо бумаги взял матовую и проклеенную с внутренней стороны бумагой фольгу от пустой пачки сигарет. С инструментом для письма было сложнее. Я пошел китайским путем, слегка упростив его. Китайцы мешали сажу для чернил с маслом. Я поджигал спичку, гасил ее и писал свежим углем, пока писалось, потом снова зажигал — и так исписал углем весь клочок бумаги. Изобретение мне понравилось, и я был им горд больше, чем экзаменом по той же древней истории. Действительно, в каком-то смысле я заново изобрел письменность.

Истратив полкоробка спичек, я написал заявление по поводу ареста, довольно пафосное, — что отражало мое паническое состояние. Однако в нем все же был и месседж — что показаний я не даю. Это было важно, ибо на следствии Иновлоцкий обязательно будет лгать свидетелям, будто бы я уже даю показания и во всем сознался.

Процесс занял весь вечер и полночи, исписанный листочек был свернут в трубочку толщиной примерно с соломинку для питья, его я втер в щель между досками нар. Беляков спал. Если его вызовут «с вещами», то трубочку я успею незаметно передать. Полного доверия он так и не вызывал, так что лучше было не торопиться.

В засыпающем мозгу мелькнула мысль, что сейчас люди где-то изобретают новые модели компьютеров — а я отъехал на «машине времени» куда-то на пять тысяч лет назад и заново изобретаю письменность. Следующей станцией на пути в доисторическую эпоху должно стать что? Наверное, изобретение огня. В ту ночь я еще не знал, что через год буду заниматься именно этим.

Наутро началась борьба за мыло и зубную щетку. Коридорный кратко отказал, отговорившись:

— С разрешения следователя…

— Он разрешил.

— Ничего не знаю, спрашивай у начальника.

Как обратиться к начальнику, мент, однако, не пояснил.

— Какой начальник? Сегодня суббота, — напомнил Беляков.

Это было правдой — прошло всего три дня, но календарь уже выпал из памяти.

Белякова, естественно, тоже никуда не вызывали. В субботу — воскресенье ничего не происходило и не могло происходить, время как будто останавливалось.

Тем сильнее мы удивились, когда в середине дня дверь вдруг распахнулась, в камеру буквально ворвались мент и дежурный офицер с огромным квадратным фонарем. По их лицам можно было подумать, что готовится побег — если не вооруженное восстание. Нас мигом поставили лицом к стене. Под светом фонаря, который держал офицер, мент тщательно обыскал обоих — ничего, конечно, не найдя. Затем они принялись обшаривать углы камеры и нары.

— Есть, — сказал мент и вытащил из щели между досками шконок что-то круглое и металлическое. Пока предмет описывал траекторию в его руке, я заметил, что это была монета. Скорее всего, царский пятак, а то и золотая. Офицер тут же быстрым движением забрал монету себе и сунул в карман.

Вслед за таинственной монетой — как она попала сюда? — мент вытащил из щели и мою ксиву. Офицер развернул ее, посветив фонарем, — на этом обыск закончился.