Девятый Замок

С безоблачного бесцветного неба шёл тёплый дождь.

Дождь падал на камни, прошивал туман, наполнял бурный поток под черным мостом.

Я улыбался теплой улыбкой.

Старый Балин за тысячи альнов отсюда улыбался мне в ответ.

Скелле Корд'аэна

Девять взмахов кисти

Корд'аэн постучал посохом в дверь. С двери слетела облупившаяся краска. Петли жалобно скрипнули, пуская друида внутрь.

Против ожидания, комната оказалась большая и красивая: дощечки на полу, высокий потолок, позолоченные подсвечники, роскошные кресла… Воображение рисовало маленькую, зачуханную каморку, всю в пыли и побелке, а получилось — тронный зал.

И четыре пустующих трона по углам зала. А посреди — котёл, наполненный огнём. Девять отрезов алого шёлка, скрывающие нечто на стене.

"Картины?" — подумал друид.

— Проходи, усаживайся, — донеслось хрипло приглашение, — ты долго шёл сюда.

Друид не заставил просить себя дважды.

— Я надеюсь, ты любишь живопись?

Величавый старец в камзоле чёрной кожи возник из ниоткуда в другом кресле, напротив Корд'аэна. Вьющиеся млечно-белые седины прикрывал алый берет с золотым пером. Старик вытирал руки клетчатым платком. Его серые, мертвенно-железные глаза смотрели куда-то в угол, взор сквозил холодком.

— Мне больше по душе резьба по дереву, — сказал Корд'аэн, — но и живопись я ценю. А ты мастер кисти и краски, угля и олова? Или драконам это неведомо?

Старик усмехнулся:

— Ты дерзок, мальчик.

Потом помолчал немного и вперил насмешливый взгляд в горло друида.

— Хороших помощников ты привёл сюда. Посмотри.

И дёрнул за шнурок.

За тканью-занавеской целовались гадюки ран — юный Борин скрестил меч с высоким воином в алом плаще. Казалось, краски застыли на холсте, но… изображение пришло в движение, и откуда-то донесся звук ударов, лязг, дыхание бойцов, вздохи ветра над седыми горами…

— Эту картину я назвал "Арфа, меч и кожа".

— Воитель несколько… картинный, — скаламбурил Корд'аэн, — а так — вполне…

— …до конца, — вновь усмехнулся старик, — сей воитель тебя удивит. Они оба.

* * *

Они просмотрели семь картин. Под восьмым отрезом крылась картина, на который Рольф Ингварсон горел на престоле из жёлтых костей, ухмыляясь, и подпись внизу гласила: "Улыбка судьбы". Корд'аэн не проронил ни слова — лишь кивал, ибо его догадки подтверждались. Однако вот сморщенная рука резко дёрнула девятый шнурок, алый шёлк разлетелся крылышками мотылька, и Корд'аэн побледнел.

Навстречу ему, сквозь холст и раму, надвигалась, точно айсберг, любовь в осеннем багрянце, ступая тише кошки.

— Аллиэ? — прошептал чародей.

…первая любовь, похожая на последнюю влюбленность, или последняя влюбленность, похожая на первую любовь. Ласковые прикосновения солнца к озёрной глади. Лодочки ивовых листьев, скользящих сквозь золотые блики. Вздохи осеннего ветра. Колышется фата паутинок. Хрустально-золотой лес. Прекрасный осенний лес, раскрашенный янтарём и кармином. Деревья полыхают драгоценным пожаром. Звенит струна — журавлиный клин прощается, посылая тоскливое курлыканье с высот. Закат, облачённый в сумерки, покрывает озеро медью.

Кругом мокро.

Яблоки и виноград.

Вино. Ладони смыкаются, сплетаются пальцы, ловя и отдавая тепло и нежность. Они ещё молоды. Он на три года старше её. Они счастливы, и в зелёных глазах нет ещё налета неземной печали. Конечно же, это будет длиться вечно, и вечен поцелуй, чистый и жаркий, как священные огни друидов Сэмхена и Бельтайна…

— Сколько же лет прошло… — сокрушенно прошептал Корд'аэн.

— Этого хватило, чтобы вы всё разрушили, — бросил старик.

— И эта боль продлится вечно, — сказала Аллиэ.

Тоска рвёт грудь.
Птицы кричат, улетая на юг.
Осень жизни
В вены вливает чёрную воду…

Так пропели они вдвоём. Старик ухмылялся.

"Так значит, ты не погибла, там, перед воротами?" — хотел спросить Корд'аэн. И не спросил. Ибо знал ответ. Жизнь и смерть — одно и то же.

Аллиэ присела в кресло рядом с ним.

— Пойдём со мной, — она улыбнулась, как некогда, — туда, на наше место, в нашу осень.

— Я пошёл бы не думая — до того, как мы всё разрушили, — вздох рвал сердце.

— Что изменилось? — спросила она отрешённо.

— Осень кончилась, — сказал он, стараясь вплести во взор камень и скалы, а в голос — серебро и лёд. И не удивился, услышав лишь сухой шёпот песчинок.

— Осень кончилась, праздничные костры потухли, Луна Павшего Листа скрылась во мгле, иней расписал голые ветви нашего леса. Грядёт зима, буря, мрак и смерть. Вместо праздничных огней — погребальные костры и пламя пожара.

— Вечное пламя! — воскликнула она.

— Этого я и боюсь.

— Боишься вечной осени? Вечной любви? Изрядно же ты постарел.

Она тоже шептала. В её глазах звенела хрупкая надежда, зелёное стекло… Скажешь не то, разобьёшь надежду — лопнет стекло, прольются слёзы драгоценными осколками…

— Боюсь, — повторил он, — боюсь губ в крови и пламени войны. Очень боюсь.

Казалось, ещё миг — и она взорвется криком, рыданием, стоном… И весёлый озорной смех прозвенел в роскошном зале.

— Обычная трусость всех мужей, — Аллиэ улыбнулась, — бедненький перепуганный лисёнок…