Девятый Замок

Снорри-пивовар, безумец, молча всматривался в позолоту боевой маски вражеского знаменосца, что скрывала лицо — но не злое, пекущее пламя обиды в глазах.

* * *

Закат был невыносим.

* * *

Позднее Снорри Турлогсон напишет об этом так:

Было время — я любил слушать сказания и легенды. А кто не любил? Да только попасть в сагу — немного радости. Коль скоро кто-нибудь станет рассказывать о нашем походе, я отрежу ему язык и губы. Кто сочинил эту сказку? Кто поёт эту песнь? Кто выткал на полотне этот узор?

Будьте вы все прокляты. Не найти вам места ни на земле, ни под землёй.

Мало красивого смотреть, как сотни людей мешают кровь с железом. Кто говорил на том тинге мечей — тот знает, о чем говорю я.

Крики гибнущих под стрелами — не крики ужаса и боли, но гнева и ненависти. И это страшно. Корд'аэн не хотел побоища — но вот он приказывает нам биться. Но убить — легко, то всем ведомо. А не убить? А сказать слово? Волшебники, чародеи, шаманы, вы что, забыли слова?..

Асклинг, только что обретший живую плоть, тут же бросает её в огонь, сдаётся пламени на съедение, зная, что пламя подавится золой. И не важно, что у него тысяча тел — он отдаёт всю тысячу, и его счастье, что сгорели только пять сотен. Асклинг, прошедший жар Муспелля, бросается под острое тяжёлое железо, не чуя боли и страха. Что же это за девять миров, которые надобно защищать так? Где вы, боги и герои Чертогов Павших?

Разве стоят девять миров того, чтобы юный на вид Корд'аэн превращался в сердце своём в злого, холодного старика? А он превращается: ведь только холодом внутри можно противостоять жару чужой боли. А когда все чародеи станут стариками в сердцах, что же станет с их чарами?

Испуг: я вонзил нож в тёплый, мягкий бок соплеменника. И радости моей не было предела. Я резал Борина дрожащими руками, я бил его по голове топором, я убивал его сотни раз — и не скажу, что печалился. Нет, убивать весело, а ещё веселее — когда это скальд. Смолкали скрипки, арфы, лютни и голоса. Обращались в пыль непостроенные чертоги. Неспетые песни так и остались неспетыми. А мне было весело! Борин, славный внук славного деда, я плакал, когда твои пальцы ласкали струны арфы. А теперь я тебя режу.

Как овцу.

Я никогда не скажу, что это печально. Нет. Это так весело, что впору выть.

Тысяча Эльри идёт на меня. Тысяча моих друзей идет убить меня тысячу раз. Небо вскипает на их плечах, земля под ногами исходит дымом. Они все — воины и мясники, они привыкли.

Но я-то не привык.

Я срываю шлем. Крик рвёт горло:

— НЕЕЕТ!!! ЭЭЭЛЬРИ!!! ЭЭЭЭЭЭЛЬРИИИ!!! НООООООРГАААРД!!!

Мне неведомо, что будет дальше. Будьте вы прокляты, сказители, за вашу ложь и за вашу правду. Будьте прокляты, боги и волшебники, за этот лучший из миров.

* * *

— Что с ним? — спросил Дэор, указывая на Снорри, снимающих шлемы и щиты, бросающих наземь секиры и ножи.

Вместо ответа Корд'аэны обрушили на подступающих Эльри тучу стрел. А морские чудища, которым, видимо, не сиделось в глубине, ломились посередине.

— Асклинга затопчут… — простонал друид. — Страшен гнев моря.

— Но не так, как гнев викинга! — заревел Дэор. — Асклинг! Асклинг сын Сульда! Держись!!!

Знамя с вороном затрепетало в его руках. Засвистели стрелы охотничьих луков, и ратаны падали, падали, падали…

— Ты хотел вызвать меня на судебный поединок, Дарин, сын Фундина? — рычал неистовый северянин, отправляя в Золочёные Палаты низкорослых двергов одного за другим. — Сбылось твоё желание. Вот он я, так начнём же хольмганг!

Тысяча обоеруких викингов с изуродованными лицами смели ратанов за минуту. Едва ли половина их окрасили мечи и топоры алым. Соединенные рати Асклингов и Дэоров врезались в остатки гормов, не вполне понимая в упоении боя, что происходит, а потом мир в очередной раз вывернулся наизнанку.

Потому что Снорри, сын Турлога, защищал свой мир от врагов — но не стал защищать от друзей. Мясники Эльри деловито готовили начинку для мясного пирога. Друзья убивали друзей, и гром над миром ворчал от негодования.

И, подобно грому, хохотал чёрный дракон-убийца с куском железа вместо сердца. Мудрый змей, Чёрный Волк, Хранитель Глумхарр.

Хохотали Хранительницы Герна и Хьёлле.

Заходился хохотом Хранитель Лоддир.

А те, что стояли вдалеке, хлопали в ладони. Приветственно потрясал тростью Кромахи, и вороны кружили и кричали над ним. Била в ладони уродливая полуслепая Лишайная Ведьма, и слёзы текли из-под белых бельм. Смеялся Король Дикой Охоты, и призраки выли в том смехе. А за ними возвышались иные: Багровый Кракен в алом небе хищно распростёр щупальца, Маркенвальд Ётун тряс громадной секирой и мешком денег, плыл по небу, скрипя обшивкой из ногтей, Корабль Мёртвых, и туманом висели его паруса, поймавшие проклятый ветер. Раскрывал свои вечно голодные, горящие глаза Терх Взор Ужаса. Ворочался, просыпаясь, Спящий-в-Горах. Рычала великая Матерь драконов.

Корд'аэн недоумённо качал головой. Он не мог понять, что происходит.