Девичья команда. Невыдуманные рассказы

В группе, окружавшей майора, оживленно заговорили, засмеялись. Валя ласково погладила собаку и полезла в карман, ища лакомство.

Она уже не стыдилась больше своего «дворянина», все крепче привязывалась к веселому псу, и когда Мишка пропал, это было для Вали Глазуновой настоящим горем.

Все произошло неожиданно в тот трудный и памятный день, когда они вышли с собаками на минное поле — уже не учебное, а настоящее широкое зеленое поле, усеянное противопехотными минами.

С утра они погрузились на машину и долго ехали по городским улицам, затем по дорогам среди заросших, заброшенных пашен. Гул войны, такой обычный в Ленинграде той поры, был здесь отчетливее и громче. Мишка вздрагивал от разрывов, шерсть на его хребте поднималась.

— Что ты, Мишка, что ты, дурачок мой, — говорила девушка, поглаживая пса, и он успокаивался от ее ласкового голоса и прикосновения руки.

Они основательно потрудились в тот первый день. Мишка нервничал временами — все из-за близкой стрельбы, а может, и оттого еще, что чувствовал волнение хозяйки. Но работу свою он исполнял. К концу дня флажки, воткнутые возле найденных мин, протянулись длинными и частыми рядами.

Под вечер собак увели в укрытие — за насыпь противотанкового рва — и крепко привязали к вбитым в землю кольям.

— Лежать, лежать! — настойчиво и требовательно приказывала Валя. — Надеюсь, ты не станешь вылезать из ошейника.

— «Жди меня, и я вернусь», — шутливо пропела одна из девушек, привязывавшая свою собаку рядом.

— Вот, вот, — сказала Глазунова. — Жди!

Казалось, Мишка понял ее. Он улегся на землю и даже задремал, тихонько сопел и тоненько поскуливал. Он не собирался нарушать приказание хозяйки, но очень испугался грохочущих взрывов, разбудивших его. Они раздались совсем близко, рядом. Земля дрожала, одна за другой следовали багровые вспышки, что-то свистело, разрезая воздух. Откуда было знать Мишке, что это его хозяйка и другие знакомые ему девушки-солдаты подрывают найденные днем мины?

Взрывы раздались так неожиданно, а прежняя еще не забытая Мишкой бродячая жизнь сделала его пугливым. Бездомную собаку всегда могли обидеть, ни с того ни с сего ударить, посадить в темный ящик. Единственным спасением для нее было бегство.

И старая привычка сработала в этот момент. Мишка дернулся изо всех сил, оборвал кожаный поводок и бросился бежать. Он бежал по полям, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этих страшных мест. Он прыгал через канавы, взлетал на пригорки, задыхался от усталости, язык вывалился из его пасти. Мишка никак не мог остановиться.

А Глазунова, закончившая подрыв мин, стояла в растерянности над колышком с обрывком поводка и только твердила:

— Как же так? Я ведь ему приказала лежать тут, на месте…

— Вернется твой Мишка, он же никогда далеко не уходит, — утешали ее девушки.

Но Мишка не возвращался. Пришлось уехать без него. Он не приходил и в следующие дни. Валя ездила на разминирование, но не работала — без Мишки ее не допускали.

— Не найдется твой «дворянин», подберем другую собаку, — утешал Егор Сергеевич.

— Все равно такого, как Мишка, уже не будет, — говорила Глазунова. Голос ее звучал так горестно, что Егор Сергеевич не удержался и напомнил, как она не хотела брать Мишку из-за его «происхождения».

А Мишка не скоро опомнился после своего панического бегства. Огляделся, кругом были уже не поля, а высокие каменные дома, он бежал по улицам города, который был ему совсем незнаком, Часть ведь стояла то в Сосновке, среди садов и нолей, то на Средней Рогатке, на заброшенных огородах. Он мог бы еще найти дорогу туда, где они сегодня работали с вожатой и где его смертельно перепугали грохочущие удары, свист и сотрясение земли. Но Мишке было страшно вспоминать об этом, и он не хотел возвращаться туда.

Опять он стал бродячей собакой, бегал по улицам, прятался в каких-то холодных подвалах. Улицам не было конца, не то что в городке, где он вырос, — тот городок Мишка мог три раза за день пробежать насквозь. А эти каменные улицы только переходили одна в другую. Иногда Мишка выбегал по ним к воде, но и вода текла среди каменных стен, и каменные улицы перешагивали через воду так высоко, что было даже боязно глядеть вниз. Никак не достать до воды, чтобы напиться, и совсем уж нельзя найти хоть какую-нибудь еду.

В родном городке улицы были зеленые, а на них выходили земляные дворы, и Мишка знал, что там есть помойки, на которых можно рыться, если уж пришлось туго. Можно было, наконец, поймать зазевавшуюся птицу, выковырять из земли на огороде крота… Конечно, и там случались голодные дни, не то что в части, где два раза в сутки ему наливали в бачок густую похлебку — ешь и не бойся ничего! — и где ласковая хозяйка за хорошую работу угощала его ломтиками сушеного мяса, подбрасывала сверкающие, как снег, кусочки сахара. А тут, на этих бесконечных каменных улицах, широких и пустых, не было ни птиц, ни кротов, никакой еды. Мишка тщетно обнюхивал все уголки и дворы.