Девочка и мертвецы

— Да, ночка тяжелая выдалась. — Рыбнев сочувственно покивал. — А этот Ионыч говорит, что белый вездеход его. Так ли?

Старик снова покачал головой:

— И этого с точностью сказать не могу. — Он бросил со злостью: — А вот пусть жетоны не теряют; без жетона имею полное право не возвращать машину! Мало ли кто, куда и что ставил. Порядок есть порядок!

— Это ты верно подметил, Ляпка. — Рыбнев допил чай, хлопнул себя по коленям, встал: — Что ж, пора мне. Спасибо за угощение, Ляпка, очень у тебя чай вкусный; такого больше нигде не пробовал.

— Чем богаты… — Старик развел руками.

— Вспомнишь что — звони, — напомнил Рыбнев. — Телефон знаешь?

— Знаю, товарищ майор.

— Ну, бывай, — сказал Рыбнев и вышел.

Глава седьмая

Рыбнев поднялся по шаткой лестнице на второй этаж, деликатно постучал костяшками пальцев в дверь квартиры номер пять. Никто не ответил, и тогда Рыбнев открыл дверь своим ключом. Вошел. Саша возилась на кухне, гремела посудой. Рыбнев вздохнул, снял пальто, ботинки, сунул ноги в растоптанные тапочки. Поправил воротник и, собравшись с духом, прошел на кухню.

— Саша, милая, здравствуй.

Девушка мыла посуду в эмалированном тазике и даже не повернулась к нему. Рыбнев подошел к окну, потрогал ладонью оранжевые кактусы на подоконнике: колючие.

— Явился, — пробормотала Саша, стряхивая мыльную пену с рук. — Полгода тебя не было. Думаешь, тебя тут кто-то ждет?

— Не заслужил, — согласился Рыбнев обреченно.

— Еще бы! — воскликнула девушка, снимая фартук. — У нас тут в Пушкино и без тебя мужиков полно! Настоящих, не финтифлюшек!

— Полно. — Рыбнев покорно склонил голову. — Это я в курсе. Даже видел некоторых из них: скала!

— Мертвяки взбунтовались, так наши мужики всем подъездом дом обороняли: ни одна тварь не прошла! Молодцы!

— Смельчаки, — согласился Рыбнев. — Герои!

— Мне, между прочим, Коромысл Петрович из второй квартиры руку и сердце предлагал в прошлом месяце! А он мужчина видный, молодой и капиталец за душой имеет.

— Согласилась? — робко спросил Рыбнев.

Саша яростно зашипела, выхватила из белого шкапчика сковороду, кинула на плиту. Достала из пузатого холодильничка пяток яиц и водорослевое масло. Заскрежетала зубами, чиркая спичкой.

— Яишенку готовишь? — спросил Рыбнев, принюхиваясь. — Неужто глазунью?

— Для себя готовлю! — Саша повернула к Рыбневу красное от гнева лицо. — Вот так-то! Сама приготовлю, сама и съем!

— Саша, ты же яичницу на дух не переносишь!

— А вот полюбила! — заявила Саша, отшвыривая полосатого кота Кузьку, что ластился к ее ноге. — Отстань, зверь!

Кузя поднял хвост и гордо удалился из кухни: не очень, мол, и хотелось.

Рыбнев вздохнул:

— А я думал, для меня.

Саша смолчала. Разбила скорлупу, тюкнула основанием ножа юркий желток, норовивший сбежать, проткнула его насквозь и с острия скинула на сковороду. В остальных яйцах желтки попались полуживые, выпадали на сковороду сами и замирали там, вяло шевеля оранжевыми щупальцами. Даже протыкать не пришлось. Саша аккуратно разместила желтки на сковороде, на одинаковом расстоянии друг от друга, налила в промежутки между желтками водорослевого масла, посолила. У Рыбнева от чудесного запаха слюнки так и потекли. Он украдкой посмотрел на Сашу. Её плечи дрожали. Рыбнев подошел к ней сзади, обнял. Зарылся носом в густые волнистые волосы, пахнущие хозяйственным мылом.

Саша плакала.

— Родненькая, ну что ты…

— Дурак! — Она схватила его за руки, сжала. — Я так волновалась! Когда ты позвонил, что приезжаешь, а тут серые, а тебя всё нет и нет… вдруг ты погиб? Скажи честно: ты с серыми воевал? Воевал, да?

— Пришлось поучаствовать в боевых действиях, — признался Рыбнев. — Но волноваться не о чем: ни царапины не получил. Да и прямых столкновений не было: так, издалека постреливали, с безопасного расстояния.

— Ты мне за полгода только три раза позвонил, — пожаловалась Саша. — Так обидно! Я жутко соскучилась, ждала каждого твоего звонка, как манны небесной, а ты вон как…

— Саша, прости, родная, работой завалили; за полгода ни одного выходного.

— Ты и сейчас по работе приехал, уверена. — Саша выключила плиту. Горько усмехнулась: — Опять кого-то особо опасного преследуешь, верно?

— Верно, — сказал Рыбнев.

Саша всхлипнула. Повернулась, уткнулась лицом в его шерстяной свитер, пахнущий терпко и знакомо. Ударила Рыбнева кулачком в грудь:

 — Ненавижу тебя! Ненавижу!

— Еще полгода, Сашечка, родная моя, — сказал Рыбнев, гладя ее по голове. — Еще полгода, и я буду с тобой и только с тобой, обещаю.

— Через полгода мне будет двадцать восемь, Рыбнев! Двадцать восемь! А я ребеночка хочу! Мальчика и чтоб на тебя похож был, умненький и красивенький!

Рыбнев положил руки ей на плечи:

— Саша, торжественно клянусь: через полгода мы с тобой будем вместе, окончательно и бесповоротно. Мальчонку мне родишь, а я для нашей семьи домик на берегу Махорки собственноручно построю. Липу будем рвать, чай вкусный варить. Так всё и случится: клянусь Родиной.

Саша вывернулась из рыбневских крепких объятий, схватила сковороду за ручку, шмякнула на стол: