Девочка и рябина

Репетировали сцену лесной русалки Мавки, злыдней и черта Куца, которого играл Касаткин.

— А ну, повторите! — захлопал Воевода. — Касаткин! Начали! Долгополов, не спи, подавай текст!

У Касаткина лицо было уже красное, потное. Он вскарабкался на скалу:.

А Водяной им сено подмочил…

— Не жми на текст! Проще, легче! — Воевода выхватил платок, махал, остужая разгоряченное лицо, и вдруг закричал: — Что ты делаешь? Что ты делаешь?! Это тебе не Островский! Это романтическая сказка! Да еще в стихах!

Касаткин повторил, но опять не получилось.

Воевода бросил пиджак, взлетел на скалу.

А Водяной им сено подмочил! —

крикнул он, хихикая и пританцовывая. Птицей перелетел на соседнюю скалу.

А семена сгноили потерчата!

Ловко прыгнул на сук дуба, свесился вниз.

И Лихорадка треплет их нещадно!

Актеры не спускали глаз с Воеводы.

— Понял? А ты, как медведь! Повтори! Потом один еще потренируйся!

Но труднее всего давались сцены с Чайкой.

Вместо грациозной девушки грузно ходила женщина с сиплым голосом. От нее пахло табаком, и Северова мутило.

Прослушав первую сцену между Лукашом и Мавкой, Воевода долго и мрачно вышагивал перед ними, Чайка и Северов сидели на холмике в цветах. Его пока заменял ящик из-под макарон. Чайка стегала себя по ноге прутом, Северов ломал палочку.

— Вы понимаете, Галина Александровна, что здесь происходит? — резко остановился Воевода. — Весенняя ночь в глухом лесу. Таинственно белеют стволы берез. Вешний ветер вздыхает в ветвях… Свет месяца переливается в чаще, где затаились Мавка и Лукаш… Заливаются соловьи…

Воевода уже увлекся и говорил шепотом. От его слов перед Северовым на пустой сцене ярко оживала ночь. Он даже почуял запах молодой травы, услыхал шелест.

— И вот Мавка, лесная русалочка, впервые охвачена любовью. Эта любовь вспыхнула сейчас, на глазах у зрителей. Трепетная, чистая!.. — Он протянул руку. Сенечка уже знал: подал ему спички. Воевода закурил, сунул коробок в карман. — Начали!

Чайка схватила Северова за шею и поцеловала по-театральному, не касаясь губ. Алеша закрыл глаза, чувствуя весну, лес, ночь, шепнул:

Мавка!
Ты мне всю душу вынешь!

— Хорошо, — еле слышно прошептал Воевода.

Выну, выну! —

громко задекламировала Чайка, —

Певучую себе возьму я душу…

— Не то, не то! — Воевода заметался. — Все наигрыш, правды нет! Одни слова! А что за словами трепещет? Ты живи, а не играй. Говори просто. Слушай партнера.

Чайка сверкнула на мужа глазами и запрокинула голову Северова.

Губы твои зацелую родные.
Чтобы краснели,
Чтобы горели…

— Галина Александровна! — плачущим голосом взмолился Воевода. — Ведь я же говорил: это чистая девочка. Она по-детски восхищается Лукашом. Изумленно разглядывает его лицо.

— А у меня как же? — проворчала Чайка.

— А вы хватаете его, как прожженная в любви матрона! Вместо живого разговора — декламация! Не любите, а показываете, что любите! Перед вами простая, задача: рассмотрите лицо человека, который так восхитил вас!

В середине репетиции Воевода опять застонал, будто ему переламывали кости.

Чайка рванула со своей шеи шарфик.

— С вами немыслимо репетировать! — прошипела она и ушла со сцены.

Воевода пьяными глазами смотрел вслед. Наконец, придя в себя, сказал:

— Покурите!

Забрал у Касаткина спички и ушел.

— Не вытянет она. Слишком тонкая роль, — шепнул Северов Сенечке.

— А зачем бралась? Зачем? — рассердился тот. — С пеной у рта вырывала себе эту роль у Скавронского!

Подошла возбужденная Чайка, прикурила от папиросы Северова и хрипловато пожаловалась:

— Невозможно работать с мужем. Чуть плохое настроение — отыгрывается на мне!

— Не нужно вам играть эту роль, — сказал Сенечка, — не ваша это работа. Откажитесь.

— Ну, знаете ли, не вам судить об этом, — вспыхнула Чайка. — Вы еще зеленый! И говорить с собой в таком тоне я не позволю! — Она стремительно отошла.

— Вот тут и будь правдив, — развел руками Сенечка. — А если бы соврал, похвалил — был бы лучшим другом. Боится правды, как черт ладана!

— Ох, Сенька, наживешь ты себе здесь врагов! — засмеялся Северов.

— А врагов не имеют только безобидные старички!

…Но никакие огорчения с женой не могли охладить Воеводу.

В эту же ночь в комнату Северова постучали. Было три часа.

— Алеша, дорогой, — раздался голос Воеводы за дверью. — Вставай! На том свете выспишься!

Северов оделся и вышел.

Воевода ходил по коридору, ерошил волосы, из кармана пиджака торчала истрепанная пьеса.

— Идем! Понимаешь, родилась мысль… Насчёт финала твоей роли. Но прежде заглянем к Караванову!

Они поднялись этажом выше. Караванов открыл. Он стоял в трусах, босой.