Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй

От боли я потерял сознание. Потом поднялся. Пошатывало. Мне нужно было перебежать улицу! Мне нужно было к Марке! Теперь-то она поняла или опять ничего не поняла, что это смерть, что их гонят на смерть? Теперь только слепой не видел очевидного. Но как перебежать улицу? Разве перепрыгнешь реку в половодье?

Я заметался за забором. От злости, от бессилия прикусил губу. Ногтями драл каменный забор. Эх, где ты, моя бомба!

Я залез на дерево… Вот улица. И рядом, совсем внизу— каска. Ненавистная. Проклятая. Немецкая.

Я схватил камень и трахнул по каске. Гулко.

А потом бежал… Бежал, бежал задними дворами, выскочил в переулок и побежал за город. Город кончался улиц за десять.

Я бежал, бежал… Бежал, и мне казалось, что я убегаю в иную, прекрасную, безмятежную жизнь. Я хотел убежать туда, я хотел убежать в завтра… Где не будет войны. Где будет вдоволь — еды, счастья, где будет мир… Я бежал… Как безумный.

Из письма антифашиста Фрица Беена, расстрелянного под Таллином по приказу адмирала Деница:

«Теперь коротко о положении вещей: мне кажется, что война приближается к концу, и я говорю себе: „Конец хороший — все хорошо“, потому что право и справедливость нельзя уничтожить в этом мире. Мы желаем любимому отечеству наилучшего и того же нам — людям.

6.11.43».

Захлопали сиденья стульев. Люди поднялись, замерли.

Генерал-майор юстиции Нафиков читал приговор:

— Именем народа… Военные преступники Божко, Габ, Завадский, Науменко, Тарасов приговариваются к высшей мере наказания — расстрелу.

Гришан — к пятнадцати годам лишения свободы. Суд учел его признания во время следствия и поведение на процессе.

Преступников увели. Но люди долго не расходились. Вспоминали то время, те муки и смерть, через которые пришлось пройти.

Память народа… «Никто не забыт и ничто не забыто». Именно так. Вечная память героям, вечное проклятие убийцам!

Справа, почти у самой дороги, стоит памятник. Я не знаю, кто его поставил и когда: скромное изваяние из гипса — женщина склонилась в печали. Ровное место. Здесь стали землей двенадцать тысяч жизней. Бабушкина жизнь затерялась среди тысячи других. И Маркина… Над головой раздалось курлыканье — торопились на родину журавли. Клин их шел плавно.

А я живу теперь в мирной жизни. Живу в той сказке, о которой в сорок втором году не смел мечтать. И нет голода. И есть счастье, есть радость. И есть мир.

Но не было покоя все эти годы. И не могло быть. И не будет.

Пока на земле остался хоть один фашист.

Хао Мэй-Мэй

1

В начале пятидесятых годов я работал заправщиком самолетов свердловского аэропорта в должности техника службы ГСМ[3]. Мне было двадцать лет. Сел самолет, подрулил на стоянку, приставили лестницу, сняли почту, выпустили пассажиров прогуляться до буфета, — я в это время подкатил на бензозаправщике, развернулся, заехал под плоскость. Механики проверяют давление в шасси, я заправляю баки горючим, глазею на пассажиров, затем требую у бортмеханика расписаться в ведомости и жму назад к емкостям, за новой порцией бензина.

В общем, работа не то чтобы «ух», но и не пыльная, только аромат от меня шел такой, что прохожие на улицах тушили папиросы. Но я лично не замечал запаха бензина. Спросите у любого кавалериста, чувствует ли он запах лошадиного пота. Нет, не чувствует, потому что привык. Зато в абсолютной темноте на слух определит, что жуют лошади.

Я влюблен в авиацию. Остряки говорят: порядок в авиации вывалился из кармана летчика Нестерова, когда он делал первую мертвую петлю. Или еще: на рекламах, мол, огромными буквами пишут: «Дешево», «Удобно»— и маленькими: «Быстро». Не надо путать, что было и что есть. Было, конечно, и такое, когда по трассам ходили винтомоторные «еропланы». То нелетная погода, то соседний аэродром не принимает, то еще что-нибудь…

Но когда на трассы вышли ИЛы и ТУ, дело значительно улучшилось. Рейсы — минута в минуту, почти без отклонений. Бывают исключения, и счетно-вычислительная машина перегорает, но я говорю про правила, а не про исключения.

Реактивные лайнеры — гениальное изобретение. Техникам зимой не надо разогревать двигатели; а ведь раньше с «примусом» намучаешься, прямо готов от злости обглодать самолет. Теперь не работа — удовольствие.

Подогнал стартовую тележку, подключил, нажал кнопку… «Ши-ши-ши…» И загудели двигатели. Но самое главное — скорость: от Москвы до Владивостока девять часов лета. Фантастика! Получилось так, что одновременно с этими самолетами появились первые спутники, взлетели космонавты, ну и это как-то авиацию несколько отодвинуло, не так она сенсационна по сравнению с достижениями ракетной техники. А я лично и по сей день не могу сдержать восхищения при виде воздушных кораблей. Они громадны и в то же время грациозны; строгие линии, ничего лишнего, чувствуется сила и мощь.