Девочка из Франции

Тут Вильма Рошта оторвалась от письма и призвала себя к порядку — не следует расхваливать девочку на все лады, лучше не досказать, чем преувеличить. Вильма продолжала писать:

«Сейчас она отправилась в книжный магазин за словарем — напало на нее желание читать венгерскую книжку. А уж если этой девочке придет что в голову, она не отступит. Что правда, то правда: сила воли у нее есть, — может, как раз в тетю Вильму уродилась! Ну, о чем тебе еще написать? Дочка твоя растет, прибавила немного в весе, порозовела, так что о здоровье ее не беспокойся. В школе ее зовут Аннушкой, называться Янкой она не пожелала. Не удивляйся, если вскорости получишь от нее письмо на венгерском языке — умишко у нее острый, схватывает все быстро, лучшего и желать нечего. Словом, в Будапеште она уже не пропадет. Так что заботься только о себе — о своем здоровье да о работе. Из зарплаты купи себе верхнюю рубашку и белье, а мы здесь живем неплохо. Твоя любящая сестра Вильма».

Ворвалась Жанетта со словарем в руках, положила на стол сдачу. Январский морозец разрумянил ее лицо, глаза сияли. Она сказала:

— Тетя Вильма, вы и представить себе не можете, какая на улице завируха!

8

Январь подходил к концу. Было приятно считать: еще пятьдесят четыре дня осталось… а теперь пятьдесят два… Ведь Аннушка Рошта всерьез думала, что весна наступит как раз 21 марта. И, само собой разумеется, душа ее полна была трепетного ожидания в эти беспокойные дни.

Чуть не каждый день появлялись новые признаки приближения весны: то легонько погладит тебе щеки мягкий, ласковый ветерок; то тетя Вильма, обедая на кухне, скажет: «Выключи-ка, Аннушка, свет, на улице совсем еще светло». А ведь уже давно четыре пробило! Однажды, возвращаясь из школы, Жанетта расстегнула пальто — такая стояла теплынь. А перед Восточным вокзалом пришепетывающий старушечий голос тоже звучал вестником весны: «Пожалуйте подснежники, кому подснежники!»

Итак, зима начинает понемногу отступать — приходит ей пора уступить место юной весне; но отступает зима неохотно, о чем свидетельствуют злые снежные бури и яростные метели, грозно нависшие тяжелые тучи… Как-то раз, когда Жанетта направилась в школу, город затянула пелена тумана. Перед церковью она торопливо перекрестилась, окинула взором церковное здание и сказала про себя: «Не успею! Сбор в школе назначен на девять часов утра, и сразу пойдем в кино». А в следующее воскресенье нашлась другая причина: «Мне же надо спешить — сегодня концерт художественной самодеятельности рабочих Газового комбината». А в другой раз, когда Жанетта торопливо проходила мимо церкви, откуда доносились звуки органа, она дала следующее объяснение невидимому наблюдателю: «Сегодня мы идем на выставку, посвященную Павлову. Не могу же я опоздать!»

Тетя Вильма, женщина умная и добрая, сказала:

— От тебя требуется только одно: чтобы ты училась и развивалась, честно выполняла свой долг. — И она добавила: — Усердная работа лучше усердных молитв.

Но в этом Жанетта не могла согласиться с тетей Вильмой. По вечерам, лежа в постели, она осаждала небо благочестивыми молитвами и страстными мольбами и, ходатайствуя перед небесным покровителем обо всех дорогих ей людях, поименно перечисляла их. «Дорогой добрый боженька, — умоляюще шептала она, — сделай так, чтобы меня все любили! Помоги, дорогой боженька, папе, тете Вильме, и пусть бабушка напишет мне письмо… И я еще хочу быть такой, как Эржи и маленькая Роза…» До заключительного «аминь» она добиралась редко, потому что мысли ее к этому времени уже блуждали по всему широкому простору между главной улицей Трепарвиля и улицей Текели. Потом на память приходили правила, заданные к завтрашнему уроку арифметики, и она бормотала себе под нос: «Чтобы вычислить проценты, необходимо…» Затем она снова обращалась к молитве: «…И чтобы я была такой же красивой, как Мари Микеш, и такой же знаменитой, как Аттила Йожеф».

Смутные мечты сменяли одна другую, и вдруг в какое-то неуловимое мгновенье явь исчезала и наступал глубокий сон.

В первые дни ей в лучшем случае, да и то ценой тяжких усилий, удавалось прочитать одну — две странички избранной книги. Она не могла пропускать незнакомые слова, даже если и без них смысл фразы оставался ясен. Иногда просматривать словарь доставляло ей удовольствие. Она останавливалась на каждом слове, смаковала его, словно пробуя на вкус, разбиралась в каждой его составной части.

Но иной раз она бежала к тете Вильме и взволнованно жаловалась:

— В книге написано: «зараженные оспой бараки», а в словаре я ничего не нахожу. Ну как это может быть, скажите, пожалуйста!

Ее раздражало, что приходится то и дело рыться в словаре, отыскивая смысл каких-то странных выражений, вроде: «Черт побери, старый хрыч!» Она сердито перелистывала словарь, бормоча непонятное слово, но, потеряв бесплодно десять минут, так и не могла понять, что же значит «старый хрыч».