Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Анна вздыхает, оттого что я этакая глупышка и ничегошеньки не понимаю, а потом начинает объяснять мне, в чем дело. Говорит, что минувшим летом, когда здесь были гости, маменька, и тетя Георгина Афзелиус, и тетя Августа из Гордшё изо всех сил старались, чтобы дядя Кристофер обручился с Алиною Лаурелль. Они полагают, что дядя Кристофер достаточно ходил в холостяках, не мешает ему воспользоваться случаем и заполучить такую отличную девушку, как Алина. Вдобавок он купил себе небольшую усадебку под Филипстадом — Хастабергет, так она называется, — а потому самое время и женою обзавестись. Алина подходит как нельзя лучше — умная, милая, бережливая, аккуратная, к тому же характер у нее легкий, и пошутить умеет, и на язык остра, а уж маскарады, спектакли и светскую жизнь любит не меньше, чем сам дядя.

Рассказ Анны повергает меня в изумление. Я не могу вымолвить ни слова, и потому Анна продолжает:

— По-моему, маменька и тетя Георгина немножко говорили и с дядей Кристофером об Алине, и он несомненно с ними согласился, потому что нынешним летом обходился с Алиною особенно учтиво и внимательно. И несомненно именно потому, что дядя Кристофер держался столь мило и учтиво, Алина была так оживлена, до самого его отъезда, ведь дядя Кристофер, коли захочет, вполне может влюбить в себя молодую девушку.

Анне пятнадцать, и она, конечно, разбирается в подобных вещах куда лучше, чем я, мне-то всего двенадцать. Мне раньше и в голову не приходило, что кто-то может влюбиться в дядю Кристофера, так я Анне и говорю.

— Сама подумай, как замечательно он рисует, — говорит Анна, — и как замечательно играет, и какой он славный, и сколько может рассказать о Германии и Италии, да и не старый совсем. Лишь на несколько лет старше Даниэля.

Услышав эти слова Анны, я вдруг вспоминаю кой-какие вещи, каких до сих пор толком не понимала.

Дело в том, что после 17 августа, пока наши гости остаются в Морбакке, мы обычно устраиваем по вечерам какое-нибудь развлечение. Иногда выносим из залы всю мебель, и дядя Ури-эль учит нас танцевать старинные упландские сельские танцы, ведь дядя Уриэль вырос в Энчёпинге. А не то дядя Кристофер поет песни Эрика Бёга,[20] или он и г-жа Хедда Хедберг надевают студенческие фуражки и распевают «Однокашников»,[21] или же мы уговариваем тетю Нану Хаммаргрен рассказывать истории с привидениями.

И вот теперь мне вспоминается вечер, когда дядя Кристофер импровизировал. Началось с того, что дядя Уриэль надел на голову широкополую женскую шляпу, набросил на плечи мантилью и спел «Трепетную Эмелию». А смотреть, как дядя Уриэль изображает юную девицу, стыдливую и смущенную, было до невозможности уморительно, ведь дяде Уриэлю уже шестьдесят. Когда же дядя Уриэль допел до конца, дядя Кристофер остался за фортепиано, аккомпанировал-то, разумеется, он, а немного погодя заиграл снова, в совершенно другой манере. Нот на пюпитре не было, поэтому я спросила у тети Георгины, что он играет. Тетя Георгина сказала, чтобы я не шумела, и объяснила, что дядя импровизирует.

Я понятия не имела, что значит «импровизировать», но смекнула, что это нечто особенное, поскольку остальные сидели, благоговейно притихнув. Дядя Кристофер играл долго, часы в зале пробили одиннадцать, и я все удивлялась, как же он умудрился выучить наизусть столько нот.

Пока дядя Кристофер играл, я случайно бросила взгляд на Алину Лаурелль. Как и все остальные, она сидела не шевелясь, только лицо было полно жизни. Она словно слушала чьи-то речи. То улыбалась, то опускала глаза, то заливалась румянцем. И когда я посмотрела на Алину, то сообразила, что ей понятно все, что играет дядя Кристофер, будто он говорит с нею. Мне-то самой его музыка не сообщала ничего, не то что ей.

Вспомнилось мне и кое-что еще. Было это на праздник св. Ловисы, двадцать пятого августа. В этот день мы всегда чествуем тетушку Ловису маскарадом, потому что для нее это наилучшее развлечение. В нынешнем году мы разыграли «Визит графини» г-жи Ленгрен,[22] представленный пятью живыми картинами, причем на редкость удачно. Алина изображала пробста, утолщила себя, так что сделалась совершенно круглой, и нацепила на голову большой шерстяной парик, а дядя Кристофер был графиней, в шелковом платье со шлейфом, в большой шали белого шелка, в капоре и белой вуали.

Тут надо сказать, что, пока жил в Дюссельдорфе и учился живописи, дядя Кристофер обзавелся пышной бородою, а такую бороду под вуалью никак не спрячешь. Но странное дело, когда дядя поворачивал голову, выпрямлял спину и шевелил пальцами, нам всем казалось, будто перед нами настоящая графиня, и про бороду все забывали.

Когда представление закончилось и мы с Алиной переодевались в детской — я тоже участвовала в представлении, — я спросила, не думает ли Алина, что дядя Кристофер выступил очень потешно.

«Потешно! — воскликнула Алина. — Да, можно и так сказать. Он ведь прирожденный актер».

Она говорила с такой запальчивостью, что я не на шутку испугалась и не посмела больше ни о чем спрашивать.