Девочка из прошлого

Я запретила себе думать о Давиде. И очень рада, что сегодня нашлись дела. Одиночество давит и медленно убивает. Перемалывает внутренности в труху, причиняя практически физическую боль. Не первое и не последнее мое разочарование. А никак не привыкну.

Вообще к такому разве можно привыкнуть? Каждый раз как новое предательство воспринимается. Каждый раз новый рубец на сердце. Интересно, что будет, когда места не останется? Всё, финиш? Так и напишут в эпитафии: "Не выдержала разочарований".

Думала, научилась разбираться в людях. Это по году рождения мне 22. А внутри все 50, иногда я ощущаю себя, словно прожила уже долгую жизнь.

Правильную работу нашла. Не девочка-решатель, а девочка-мечтатель. Он поцеловал, а я уже у внуков наших мысленно на свадьбе гуляю. Все-таки зря я забралась в кокон, никуда не ходила, ни с кем не решалась... Сейчас бы прошла мимо всей ситуации с гордо поднятой головой, а не разрушала себя изнутри горечью. Как кислотой разъедает внутри. Не хочу. Малодушно не хочу. Я так устала.

- От чего ты устала? Готовить, да? - в мысли врывается тонкий голосок. Задумалась и вслух произнесла...

- Нет. Нет, что ты. Я вообще готовить очень люблю. Просто подумала...

- О чем?

- О ком?

Мои же вы непоседы.

- Ни о ком. Просто так. А давайте знаете что?! Давайте вместе хворост испечем?

- Давай! Давай! - Машка даже в ладошки хлопает. - А что это такое?

- Увидишь. Это оооооочень вкусно! Но, чур, вы помогаете!

Глава 23.

Давид.

- Что она видела?

- Что видела, того хватило. Сука, - сцепил челюсти.

Морщусь. Теперь понимаю, что за выходка была с поцелуем. Сашу увидела.

- Не хами. Не я к ней полез. Ты, кстати, видел.

Тьфу, оправдываюсь, как малолетка. Самому тошно.

- Я, Давид Рустамович, могу и буду хамить. А ты будешь терпеть, - сквозь зубы цедит Тим.

- С какого?!...

- Ты слово давал. Давал? Давал, бл@дь???

Наступает, кулаки сжаты. Только своё заслуженное я уже получил, сейчас и ответочка прилетит.

- Давал. Ты знаешь сам всё. Тим...

- Дава, твою мать, - перебивает. Садится за стол, роняет голову на руки. - Ты когда её выбирал, ты понимал, кого выбираешь? Молчи. Послушай сначала.

Взъерошивает волосы, трет переносицу.

- Ты не хуже меня знаешь всё, что ей пришлось пережить. Понимаешь, что для нее доверие - не пустой звук. Она же... она как стеклянная, понимаешь? Чуть надавишь, может сломаться. Ты ее уже сейчас чуть не сломал. Стержень у Сашки внутри ого-го - иридий отдыхает, но любому материалу когда-то приходит конец.

Ледяной ветер. Я стою за забором и смотрю на приятеля, с которым приехал сюда впервые. Он протягивает худенькой, почти прозрачной, девочке пакет со сладостями, которые мы купили по дороге сюда. На девчонке колготки с пузырями на коленках, нелепые сапоги и явно тонкая куртка. Одежда в точности, как у других детей, стоящих поодаль. Влад греет ее ручки в своих ладонях и что-то говорит. Отсюда не слышно. Девочка хлюпает носом и согласно кивает. Чувствую, как у меня щиплет в глазах. Крепко зажмуриваюсь и отворачиваюсь, чтобы больше не видеть никого за забором. Через некоторое время Влад хлопает по плечу, и мы двигаем обратно. "Скоро я ее отсюда заберу", - кивает за спину. Туда, куда я больше смотреть не хочу... Но в следующие выходные приезжаю с ним снова и привожу девочке шарф и варежки яркого оранжевого цвета...

Трясу головой, отгоняя воспоминания.

- Тим, брат, прав. Прав, сука, - бью по столу. - Только что делать с этой правдой?!

- Решить, что для тебя важнее, Давид. - Артур молча слушал весь разговор. - Скажу тебе то, что ты и так знаешь сам. Ты расставь для себя приоритеты. Важнее физиология или душа? Мы все не безгрешны. Трах по обоюдному согласию ради удовольствия - почему нет. Никто не осудит. Получили каждый свое и разбежались. Свободные люди. Обществу глубоко положить, по сути, кто с кем и как. Но в глазах таких, как твоя Саша, это дикость. Категория маминых дочек, с которых пылинки сдували. Твоя совсем не мамина, конечно. И вообще странно, как она, пройдя два детдома, осталась чистым ребенком. Но я к тому, что такая, как она, выбирает раз и навсегда. Если разобьешь, то уже не починишь. И сам себя не соберешь.

- Твою мать, я сам всё это знаю, не лечи.