Девочка из провинции

– Да ничего ты не знаешь! – Борис опять заходил по комнате взад-вперед. – Она меня лишила дочери даже в юридическом смысле.

– Как это? – удивилась Катя.

– А так. Этот ее испанец мою Инну официально удочерил.

– Зачем? – у Кати от удивления глаза на лоб полезли. – Она же совершеннолетняя! Зачем ее удочерять-то?

– Думаю, ответ здесь самый простой, – начал разъяснять Борис, усаживаясь на свое любимое полукресло. – Плесни-ка мне коньячку, а то я как подумаю об этом…

Катя знала, что дядя всегда пьет коньяк, когда нервничает. Как правило, в небольших количествах, чтобы только расширить сосуды. Она достала из буфета и поставила на стол все, что нужно, и приготовилась слушать.

– Наследство – вот в чем все дело, – пригубив глоток, изрек Борис, – на мой счет Регина несколько заблуждалась. Она моими делами не интересовалась совершенно, а я с разъяснениями особенно и не лез. Она думала и сейчас думает, что у меня есть пакет акций кирпичного завода, она не знает, что это мой завод. Я туда на службу не хожу, у меня там генеральный директор есть, вот она и думала, что у меня там только часть. А у испанца, как оказалось, собственности гораздо больше, чем она представляла. К тому же после смерти отца ее новый муж получил дополнительные средства. Но тут такая важная деталь: у испанца ее уже была семья в свое время. И там есть двое детей, которые в положенный срок будут претендовать на наследство. Вот моя Региночка и решила подстраховаться. Так богатство дядюшки Скруджа нужно будет делить на три части: двое детей и действующая, так сказать, супруга. А после официального удочерения Инки уже дележ будет на четыре части, то есть моим добрым девочкам достанется половина. И как я понял, испанец тот занедужил, поэтому женушка решила вопрос в срочном порядке.

– Тебе Регина все это рассказала: про наследство, про недуги мужа?

– А кто ж еще? – хмыкнул дядя. – Ей ли стесняться? Да и кого – меня? Я-то теперь ее хорошо знаю.

– А что Инна? – не верила своим ушам Катя. – Она с тобой как-то объяснилась?

– Не сочла нужным, – горько ответил Борис, – вообще ни слова. Уродку вырастил, черт ее подери. Ты не подумай, я не от злости на нее так говорю, это объективно. Девчонка ведь совсем, как она с такой душой жить дальше собирается? Нутро у нее мерзлое, знаешь, глубокой такой заморозки, а это моральное уродство. Ничего не попишешь, хоть она мне и дочь. Хотя я теперь отец не юридический, а только лишь биологический, как теперь говорят.

Катя была поражена этой историей. Раньше дядя ей ничего этого не рассказывал, стыдился, наверное.

– Хотя я даже рад, честное слово, – заключил он неприятное повествование.

– Чему уж тут радоваться? – недоуменно пожала плечами Катя.

– А пусть, пусть будет так, так даже лучше, – объяснил Борис. – Теперь их предательство полное, неоспоримое и всеобъемлющее. Я ведь раньше по Инночке сильно тосковал, считал, что Регина ее у меня украла. Теперь я понимаю, что нет – девочка все по доброй воле делала. Когда предавшие тебя люди предстают перед тобой во всей красе, в полный, так сказать, рост, обиду переносить легче. Мне теперь куда спокойнее, чем раньше было. Тоска сменилась чувством брезгливости, не сразу, конечно, а со временем. Но так легче, уверяю тебя. И потом мне было бы неприятно знать, что в следующий раз моя дочь захочет увидеть своего папу в гробу, чтобы проводить и принять наследство. И я не хочу, чтобы где-то там моя дочь ждала, когда я, наконец, сдохну. А теперь она ни на что претендовать не может, значит, и смерти моей желать не будет. Юридически я ей чужой человек, так что после моей смерти ей не достанется ничего.

– Как это ничего? – изумилась Катя.

– О чем я тебе полчаса талдычу? Ты меня не слушаешь?

– Я тебя очень внимательно слушаю, – ответила девушка.

– Я ж тебе объясняю, что я Инне теперь никто, – повторил Борис, – и если со мной что случится, и эти чертовки прознают как-то, ты преспокойно можешь не пускать их даже на порог дома, имея полное право закрыть дверь прямо перед их чуткими носами. Они мне – никто. И прав ни на что теперь не имеют. Ты – моя единственная родственница. Все, больше никого нет.

Дядя Борис вдруг громко засмеялся, да так как-то от души, что даже Катя, слегка ошарашенная всем услышанным, заулыбалась. Настолько его смех был искренним и заразительным.

– Чего ты смеешься вдруг? – спросила она.