Девочка из провинции

– Картину себе представил, – ответил, отсмеявшись, Борис, – их рожи представил, когда они поймут, что они тут упустили. Я не знаю, какой капитал у испанца, судя по их дому, они живут очень хорошо, но истинной роскоши там нет. И то, что есть, надо будет с бывшей семьей делить. А Регинка-то про мое финансовое положение знала не все. Вернее, почти ничего. Я тебе уже говорил: она не спрашивала, я не рассказывал. Она думала, что я на службе большие деньги заколачиваю, ворую то есть. И считала, что это не навечно. У нее мозги-то не бог весть какие, если уж честно говорить. Армани и Труссарди она, конечно, с закрытыми глазами отличит, а в остальном – темный лес. Ей невдомек было, что на службе я никогда не воровал, что жил за счет своего бизнеса, что со временем его преумножал и расширял. И что даже тот завод, про который она знает, это не все, что у меня есть.

– А почему ты ей сам не говорил? – спросила Катя, которую почему-то стало знобить. – Может, она и осталась бы с тобой…

– Во-первых, я не думал, что она со мной из-за денег, я считал, что она меня любит. А во-вторых, не хотел поощрять ее аппетиты. Они и так были неумеренные. Она скупала все, что видела, торчала на курортах неделями, ее шопомания должна была иметь хоть какие-то границы, иначе она бы стала еще и недвижимость за рубежом покупать, и если бы я это позволил, упорхнула бы гораздо раньше. Купила бы себе домик где-нибудь на Майорке и сидела бы там, только б я ее и видел. Зачем мне это?

Недвижимость за рубежом, домик на Майорке… Катя до сих пор не представляла, насколько состоятелен дядя Борис. Большой дом, хорошее авто, несчитанные деньги на хозяйство – это она понимала, это было перед глазами. Когда Кате на зиму понадобилась теплая одежда, Борис дал ей 120 тысяч на норковую шубу, даже не залезая в сейф. Дядя очень не бедный человек, это было видно невооруженным глазом, но куда простирается его богатство, его истинные размеры, девушка представить себе не могла, потому что ничего об этом не знала.

– Так что, Катюша, одни мы с тобой на этом свете остались, – подытожил Борис Георгиевич, – совсем одни.

Он обнял племянницу, Катя положила голову дяде на плечо и замерла. Озноб становился все ощутимее. Еще через минуту ее буквально затрясло.

– Что с тобой, детка? – обеспокоенно спросил Борис. – Ты не заболела? А ну-ка…

Он осторожно дотронулся губами до Катиного лба и воскликнул:

– Да у тебя температура! Немедленно принимай таблетку и в постель!

Катя, сотрясаемая ознобом, потащилась в свою комнату. Колени дрожали, зубы в самом натуральном виде не попадали один на другой. Она проглотила жаропонижающую таблетку и заползла под одеяло.

Дядя подал ей градусник.

– Ох, и ничего себе! – присвистнул он, глядя на термометр. – Ты грипп что ли схватила? Только что все нормально было? У тебя болит что-нибудь? Надо вызывать «скорую».

– Нет, – прошептала Катя, которую продолжала сотрясать лихорадка, – ничего не болит. Со «скорой» давай подождем, вызовем, если таблетка не поможет.

– Лежи, я буду рядом, – сказал Борис и вышел из комнаты, оставив дверь открытой, чтобы слышать Катю, если той что-то понадобится.

«Потрясающий озноб» научно называется то, что происходило с Катей. Температура до тридцати девяти поднялась за какие-то двадцать минут. И Катя точно знала, что никакой это не грипп.

Ночью, пылая в жару, а затем обливаясь обильным потом, когда под влиянием жаропонижающих температура стала спадать, она металась в кровати, и мысли обжигали мозг куда сильнее любого жара. Дядя сказал то, чего не должен был говорить. Она уже готовила себя к возможному расставанию со своей мечтой, своей любовью, она уже примеряла на себя фасон платья дешевой тряпичной куклы, одной из тех, которых безжалостно бросают подросшие дети. Она уже стала пробовать на вкус свое будущее горе. Вкус этот был тошнотворным и горьким, но куда деваться? Почва уходила у Кати из-под ног, и свою задачу она видела лишь в том, чтобы устоять, не провалиться в зыбучие пески депрессии. Лучше бы не заводить никаких разговоров с дядей. Но она завела, он сказал то, что сказал.