Девочка из стен

— Убирайся, — сказала ему Элиза, но Броуди все равно наведывался к ней каждый день. Просто не заходил. Устраивался на опушке леса и ждал, не мелькнет ли она вдалеке. «Убирайся» же не означало, что отныне ему нельзя было заглядывать в ее окна. А если бы вдруг он обнаружил, что потолок ее дома рухнул и похоронил ее под собой, «убирайся» рухнуло бы вместе с ним. Или если бы она сломала запястье — так, что треснувшая кость прорезала бы кожу ее предплечья. Или наступила бы на битое стекло, и ее нога распухла бы, а рана из-за грязной воды подернулась бы зараженно-фиолетовым.

Броуди окинул взглядом заболоченное поле и двор. Дом сильно потрепало. Он был затоплен, ветер сдул с крыши черепицу и в тонкие полосы, словно оставшиеся от когтей разъяренного тигра, изорвал сайдинг. Особняку Мейсонов досталось побольше, чем дому Броуди. Их машина по-прежнему стояла на подъездной дорожке — одна. Броуди вскарабкался на поваленный ствол и немного отдохнул, вглядываясь в плывущие над головой облака. Он услышал чей-то голос, на мгновение ему показалось, что это кричит дядя — зовет его обратно, избивая молотком попадающиеся на пути деревья. Трудно было понять, откуда доносился звук. Может быть, из дома мисс Ванды? Но ее машины во дворе не было.

Броуди прикрыл глаза от солнца и, прищурившись, посмотрел на дом девочки. Все окна были распахнуты настежь. В тусклом свете второго этажа мелькнул чей-то силуэт. Это могла быть только она.

«Убирайся» потеряло всякий смысл. Мир был затоплен, он изменился. Новый мир — новые правила. Он шел проведать ее. Убедиться, что с ней все в порядке.

Безопасное место

Ее бельевая шахта — ее стена внутри стены.

Два выхода — снизу и сверху. Всего лишь два пути для побега. Но это означало, что входа — тоже два. И отыскать их будет не так просто. Верхний лаз — тот, что скрывался за батареей туалетной бумаги в ванной мистера и миссис Мейсон, — почему-то беспокоил ее сильнее. Нарисованное на панели, закрывающей нижний проход, дерево казалось столь кричащим, что в его надежности сомневаться не приходилось. Трауст искал потаенное. Дерево на фанерной доске таковым можно было назвать в последнюю очередь. Это была ее защитная руна наподобие тех, что вырезали скандинавские боги.

Трауст саданул молотком по половицам, устилающим коридор второго этажа, но пробивать их не стал. Вместо этого он принялся крушить зеркала в ванных комнатах. Хотел проверить за ними? Или его пугало собственное отражение, ее тенью проскальзывающее на периферии зрения? Некоторое время спустя он сообщил Элизе, что нашел ее зубную щетку в тумбочке под раковиной мальчиков.

— Фиолетовая, — добавил Трауст. — И засохшая, как черт-те что.

Элиза не смогла удержаться и мотнула головой. Бусинки пота соскользнули с подбородка в стерегущую ее далеко внизу воду. Это была вовсе не ее щетка — свою она хранила в ванной на первом этаже. Должно быть, он обнаружил старую щетку кого-то из мальчиков.

Элиза почувствовала запах сигаретного дыма. На секунду она испугалась, что Трауст снова пустил по дому ядовитый газ, но, видимо, вода на первом этаже мешала ему обратиться к подобным мерам. У него был перекур. С тяжелым вздохом Трауст опустился на пол и снова заговорил:

— Я хочу, чтобы ты кое о чем знала. Когда я был ребенком, то временами задавался вопросом, не друг ли ты мне. Но ты так и не показалась. Из-за тебя я остался совсем один. На отшибе. И из уверовавшего в тебя мальчика превратился в неудержимого охотника.

Он закряхтел и громыхнул по полу скинутыми сапогами. Она не знала, зачем он стянул их: вероятно, растер в вымокшей обуви ноги, а может быть, просто хотел подкрасться к ней незамеченным, будто бы из ниоткуда возникнув на другом конце дома. Но у него не было никаких шансов застать ее врасплох. В отличие от нее, Трауст не знал скрипучие коридорные половицы наперечет, как не знал и способов избежать этой встроенной в дом сигнализации. Она слышала каждый его шаг.

— И еще кое-что, — продолжил Трауст. — У меня нет цели причинить тебе боль. Я просто хочу убедиться, что ты существуешь. Я этого всю жизнь ждал. Даже когда я окружен без умолку трещащими людьми, я вслушиваюсь только в доносящиеся из соседней комнаты — где никого не должно быть! — шорохи. Даже женщина в моей постели не может отвлечь меня от мыслей о скрытом там, внизу, под пружинами. Жизнь в одиночестве тянется медленно. Только вот мне это чувство не знакомо. Я прихожу домой — и, пока проворачиваю ключ, слышу, как ты скребешься за дверью. Я никогда не остаюсь наедине с собой. Мне не позволяют остаться. Я хочу найти тебя, потому что хочу убедиться, что со мной все в порядке. Так что выходи.

Он выдержал паузу.

— Выходи же, — повторил он. — Или я сожгу этот дом к чертовой матери. Или прирежу все семейство, когда они вернутся. Тебе же не все равно?

Не вздумай.

— Я найду тебя, спрячу в мешок и отвезу к себе домой. Прикую наручниками к батарее. Буду просыпаться по ночам, оглядываться и снова и снова убеждаться, что ты настоящая. Даже когда от тебя останутся одни выгнившие кости.

Монстр