Девочка из стен

Элиза мысленно бродила по закоулкам прошлого в поисках укромного уголка своего дома, готового приютить и обласкать ее. Бродила в настоящем — в поисках нового пристанища. Бродила бок о бок с Траустом — пыталась представить, что он видит, пробираясь через ее двор и поднимаясь по затопленным ступенькам ее крыльца.

Трауст собирался вломиться в ее дом точно так же, как задолго до него сюда вломилась сама Элиза. Но двери перед ним были не просто не заперты — они были приветственно распахнуты, и прятаться ему было не от кого. Куда как проще, чем ей. Они были один на один. Ему оставалось только войти.

Он внутри

Она слышала, как он вошел в прихожую. Слышала его широкие грузные шаги. Слышала, как высоко он поднимает ноги и как тяжело впечатывает их обратно в толщу залившей первый этаж воды. Как заваливается в гостиную, где всего несколько мгновений назад стояла она. Как проходит по столовой между беспорядочно дрейфующими стульями и наглотавшимся воды пианино. Как заворачивает в кухню. Как волнами прокатывается по дому его присутствие. Как он разгоняет плавающие по кухне сковороды и кастрюли и они со звоном врезаются в распахнутые дверцы шкафов. Дно под его ногами было усеяно множеством вещей. Она представила, как он, сгорбив плечи, размахивая руками и бешено вращая головой, скользящими па протискивает между ними ступни. В ее сознании он выглядел нечеловечески высоким, с дикими безвекими глазами и оскаленными, как у гончей, зубами. Он вернулся к лестнице и, хлюпая набравшими воды сапогами, устремился на второй этаж.

Оказавшись наверху, он заговорил с ней — так, будто они беседовали все это время, с того самого дня. Его голос громом прокатывался по дому.

— Видела глаз бури? — загрохотал он. — Если и видела, то недолго, я думаю. Так, самый край. А над тем местом, где я тебя ждал, он провисел минут пятнадцать.

Элиза услышала, как он поднялся на чердак, как его сапоги прогромыхали по фанерному полу, как ударилась о деревянное перекрытие снова выдранная и отброшенная в сторону доска. Его голос зазвучал еще громче: видимо, он склонился над ведущей в стены расщелиной.

— Это такое… Как же оно называется? Типа передышки. Видела? Когда ни ветра, ни дождя. Затишье. Знаешь, в это время стоит быть еще осторожнее. Я слышал много историй о людях, которые выходили на улицу — прямо под око, решив, что раз небо прояснилось и снова все в звездах, значит, буря закончилась. Тут-то их и сцапывали ветра глазницы. Те вихри вокруг ядра скоростью сто пятьдесят, а то и двести миль в час.

Он так и стоял, склонившись, на чердаке, словно пришел просто поговорить.

— Я и сам чуть было не вылез из фургона. Так ждал, когда все закончится! Знал, что рано, а все равно… Я наблюдал за всем этим — за ливнем и молниями — прямо через лобовое. Не думал, что доживу до конца второго тайма. Но мы оба дожили, как видишь.

Он закряхтел, выпрямляясь.

— Ты меня слышишь? Ты вообще знаешь, о чем я говорю? Видела глаз? Может, и пропустила. Тут такое наводнение — немудрено, что ты отвлеклась.

Элиза висела в темноте над водой первого этажа, впившись ногами и руками в выцарапанные ей когда-то бороздки в стенках бельевой шахты. Температура внутри близилась, наверное, к сорока градусам. На лбу выступили бисеринки пота, которые, стекая, скапливались на губах и ресницах. Трауст спустился вниз по чердачной лестнице. Его инструменты были при нем — Элиза слышала, как он роется в своей сумке.

— Думаешь, я не понимаю, почему ты прячешься? Я знаю, что даже если сто тысяч раз попрошу тебя выйти, ты все равно этого не сделаешь. Потому что, ты ведь помнишь, я уже просил тебя — сто тысяч раз и просил. И в своем собственном доме, и в чужих. И ты ни разу меня не послушалась.

В детстве, проснувшись от кошмара, Элиза выбиралась из постели, ныряла в темный коридор и отправлялась к родителям. Если мама и папа уже спали, она не будила их — просто заползала ногами под кровать, укладываясь прямо на покалывающий щеку жесткий ковер, и слушала их размеренное дыхание. Если что-то пугало ее, когда родители были в отъезде, а няня посапывала в гостиной под бормочущий о чем-то телевизор, Элиза затихала и старалась не шевелиться. Пока то, чего она боялась, не могло ее услышать, у него не было никаких шансов найти ее.

Трауст не стал снова простукивать стены. Он уже изучил дом. Минут пять-десять назад он наконец умолк и теперь ходил вверх-вниз по лестнице, изредка покашливая и прочищая горло.

Ей хотелось кричать. Проорать ему:

— За кого ты меня принимаешь? Почему просто не оставишь в покое?

Почему он охотится за ней

Он твердо верил, что под его пятой извивается огромный хребет, на котором держится весь этот поганый мир. И, извиваясь, выбивает добычу из его рук. Скрывает их от него. Но он не сомневался, что с каждой секундой подбирается все ближе. Он встал на втором этаже посреди коридора — голос здесь звучал особенно раскатисто — и снова обратился к ней: