Кира находится в фазе сильного отрицания. У нее нет доступа к осознанному пониманию того, почему она испытывает эмоциональные страдания. Этот недостающий кусочек мозаики заставляет девушку мучиться все сильнее и сильнее, потому что ей кажется, что невыносимые чувства возникли без причины. Признавать травму тяжело и больно, однако отрицание реальности не может унять эмоциональные страдания. Кира попала в западню, где эмоции хлещут через край, но снизить интенсивность чувств привычными методами невозможно.
– Как я хочу есть! Это просто наваждение: адский голод, живот урчит, я не могу ни о чем больше думать. Молоко? Колбаса? Хлеб? Суп? Крабовые палочки или холодные котлеты? Мне все равно! Пожалуйста, набей мой желудок чем угодно, лишь бы только смятение утихло, а пустота заполнились. Чтобы голос в моей голове перестал кричать и выть в агонии, не давая мне заснуть. Набей меня продуктами, полуфабрикатами и сахаром, лишь бы только это закончилось. «Ешь! Ты хочешь есть! Горячее! Мягкое! Что-нибудь, что тебя успокоит!»
Способность идентифицировать, распознавать и чувствовать эмоции жизненно важна. Если человек на это не способен, то в кризисных ситуациях он может регрессировать, то есть психически вернуться на самые ранние стадии развития и начать путать эмоциональную потребность в безопасности, наполненности или поддержке с физическими ощущениями, например, с голодом, который он будет стремиться утолить едой, алкоголем или одурманивающими веществами. В таких случаях истинная потребность подменяется суррогатом, который проще получить, однако в большинстве случаев он не дает психоэмоционального облегчения надолго.
Глава 3. Тайны, порождённые стыдом
– Однажды Аманда задала мне вопрос о том, испытывала ли я раньше такой сильный стыд, и мне на память внезапно пришло воспоминание из детства…
Мне 12 лет, я чувствую сильный удар в бедро и, оторвавшись от земли, кувыркаюсь в воздухе. Я знаю, что меня сбила машина, и что может быть я умру. Я вспоминаю о своих крысках, которые останутся без присмотра, о любимых куклах, которых никто не приголубит. Затем я чувствую сильный удар по голове, тело падает, бьется обо что-то твердое, я чувствую, как в голове что-то хлюпает – бульк! – как пузырь в чайнике, когда вода кипит. Уши закладывает, в глазах легкий туман. Я думаю: «Ой-ой! Какой стыд! Я лежу посреди дороги, растрепанная, в грязной одежде… Ужас! Ну я и с-в-и-н-ь-я! Что скажет мама?»
Я поднимаюсь, отряхиваю песок с одежды, привожу в порядок волосы. Я готова идти дальше, но вдруг меня охватывает ужас – мама подумает, что я виновата в том, что случилось. «Никто не должен узнать, что меня сбила машина! Маме ни слова!»
Внезапно я забываю о том, что меня сбила машина – во мне что-то взрывается, меня охватывает невыносимое чувство стыда, которое уже через мгновение опутывает меня полностью и держит в своих оковах. Я стою посреди дороги, растрепанная, вся в крови, не имея сил двинуться с места. Я не чувствую боли – меня парализовал стыд.
Я не побежала к маме за утешением и поддержкой и тогда, когда меня, пятилетнюю, дворовые мальчишки крепко прижали к дереву и выпороли крапивой.
Я не искала утешения, когда во времена учебы в начальной школе умерла моя любимая морская свинка. Заливаясь слезами, я отчаянно пыталась разглядеть линии в рабочей тетради, чтобы закончить домашнюю работу.
Мне не пришло в голову искать у мамы защиты и утешения после очередного раза, когда отец меня выпорол. Все мое детство само собой разумеющимся было не плакать, не искать ласки и помощи.