Девочка, которая лгала

И вот не так давно я заметила, что моя тетушка странно себя ведет. Какие-то телефонные переговоры по вечерам, причем дверь в комнату закрыта, и ведутся они придушенным голосом. Нетипичное поведение – тетя извлекла с антресолей чемодан и подолгу возилась с ним, перекладывая одежду. Мила поглядывала на меня виновато, но все не решалась начать разговор первой.

Наконец я не выдержала и спросила напрямик:

– Мила, признавайся, ты решила эмигрировать в Израиль или тебя завербовала британская разведка?

Тетушка, глядя в пол, пробормотала:

– Женечка, ты только не сердись. Но Максимка так долго просил меня приехать, я не могла ему отказать и, в конце концов, согласилась.

– Кто такой Максимка? – нахмурилась я.

Неужели у Милы на старости лет завелся тайный поклонник?!

Мила потрясенно уставилась на меня:

– Твой отец, Женечка. Мой младший брат.

Видимо, на моей физиономии было написано все, что я думаю, потому что Мила прижала руки к груди и затараторила:

– Женя, пойми, я уже немолода. Знаю, что ты до сих пор не простила отца, но ведь он мой единственный брат. И кто знает, доведется ли еще увидеться с ним… Так что можешь обижаться, сердиться, протестовать… Но завтра я улетаю во Владивосток. На два месяца.

– Да я и не собираюсь протестовать, – я погладила тетушку по руке. – Поезжай спокойно. Повидайся с братом.

– Может быть, передать ему привет от тебя? – с надеждой спросила Мила, заглядывая мне в глаза снизу вверх.

– Обойдется, – мстительно прошипела я.

Но на следующий день отвезла тетю в аэропорт на своей машине и тепло попрощалась с ней. Надеюсь, им с отцом найдется поговорить о чем-то еще, кроме того, чтобы перемывать косточки Жене Охотниковой.

Так что сегодня мне вполне ясна причина собственного недовольства.

Спустя шестьдесят минут я входила в подъезд старинного шестиэтажного дома, где проживал адвокат со своей супругой. Маргарита Максимовна сама открыла мне дверь и приветливо пригласила войти.

Супруге Сташевича было столько же, сколько и мужу, а именно – семьдесят пять и ни днем меньше. Но выглядела она великолепно. Хрупкая дама в длинной узкой юбке и сиреневой блузке грациозно балансировала на высоких каблуках. Голубоватые седины удачно оттеняла нить бледного жемчуга (разумеется, натурального). Надо же, а я дома хожу в джинсах и черной майке… Хотя по такой квартире, как у Сташевичей, бродить в джинсах попросту неприлично. Высоченные потолки, драгоценный паркет, антикварная мебель. Особенно впечатлил меня белоснежный рояль.

Маргарита Максимовна поймала мой восхищенный взгляд и пояснила:

– Настоящий «Стейнвей». К сожалению, я больше не выступаю – годы добрались и до меня.

– Что вы, Маргарита Максимовна, – вполне искренне воскликнула я, – кто-кто, а вы годам неподвластны!

Пожилая дама польщенно улыбнулась:

– Благодарю вас, Женя. Не все согласятся с вами, – и дама бросила колючий взгляд на мужа.

Сташевич собрался что-то сказать, но супруга его опередила:

– Ах да, вас ведь ждут дела! Думаю, в кабинете вам будет удобно. Я провожу, – и Маргарита Максимовна зацокала каблучками по маслянисто блестевшему паркету.

Нам с адвокатом ничего не оставалось, как последовать за хозяйкой дома.

У дверей кабинета Сташевич все-таки решил перехватить инициативу:

– Марго, нам с Евгенией нужно поговорить. Без свидетелей.

Хозяйка обиженно поджала губы и скомкала жабо сиреневой блузки:

– Я, кажется, никому не мешаю, Иосиф…

Обернувшись ко мне, Маргарита Максимовна вздохнула:

– Бедная Лизонька, мы так ее любили… но после гибели Лёни она так и не смогла оправиться…

Я сделала непроницаемое лицо. Понятия не имею, кто такая Лизонька. Не говоря уже про Лёню.

Маргарита Максимовна прикрыла рот узкой ладонью, довольно неправдоподобно изобразив испуг:

– Ох, простите, я, кажется, вмешиваюсь не в свое дело…

Я обратила внимание, что руки хозяйки изуродованы артритом, а кольца на пальцах обошлись Сташевичу в небольшое состояние.

С ангельским терпением адвокат выпроводил супругу, закрыл за ее узкой спиной тяжелые дубовые двери и прислонился к створке с видимым облегчением на лице.

Я уселась в кресло для посетителей и сделала вид, что разглядываю коллекцию гравюр на стенах кабинета. Чужие семейные проблемы меня волнуют мало – до тех пор, пока речь не заходит о работе.

– Вы должны извинить Маргариту, Евгения, – обратился ко мне юрист. – С тех пор как она была вынуждена уйти на покой, Марго чувствует себя несчастной. Артрит лишил ее всего – любящих учеников, аплодисментов, ощущения своей нужности…

Я терпеливо ждала, пока Сташевич выговорится.

Наконец пожилой юрист тяжело опустился в массивное кожаное кресло у дубового стола. Оказавшись в привычной обстановке, Сташевич подобрался, принял деловой вид и словно бы даже слегка помолодел.

Да, ему на пенсию точно рановато.

Юрист нацепил на нос очки в золотой оправе, выдвинул ящик стола, вынул пакет из белоснежной бумаги, достал из него и выложил на стол несколько рукописных листков.

– Вот, собственно, причина, по которой я был вынужден потревожить ваш покой, – с некоторым пафосом произнес Сташевич.