Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной

Насильники, убийцы, самоубийцы, некрофилы, педофилы и каннибалы — вот пустые оболочки освобожденной страхом души. Она подобна древним окаменелостям давно сгинувших созданий — жалкие остатки былого величия души, мрачные бурые карлики в мантии разорванной сверхновой… Лишь тщательное документирование ископаемых, инвентаризация разбитых черепков может дать ключ к той великой тайне пробудившейся души…

Еще монетка в оргазмирующую копилку… Вагину захлестывает, но хряк могуч и тверд. Золото — вот в чем разгадка. Кто посмел назвать эрекцию лихорадкой?! Слюна тонкой струйкой течет на щеку, безумные глаза, язык зажат зубами. Смеюсь. Кручу перед носом монеткой, вставляю себе в глаз драгоценный монокль, напрягаюсь, сжимая вентиль… Хряк возобновляет трясучку…

А что, если все так? Если избранные души созревают во влажной глубине тел гораздо раньше, чем иссякает усилие во времени? Если они уже не могут и не должны ждать распада бренной оболочки и выклевываются из нее еще живой? Прорывают и трансцендируют, оставляя на земле лишь бездушный механизм, сому, хватательный пищевой аппарат, продолжающий существовать по инерции, потерявший способность различать добро и зло — удобное вместилище мелких бесов… и золотых монет…

— А где папик, sharlila? — интересуется крыска, кутаясь в шубку.

— Приступ геморроя, — объясняю, — но теперь у тебя есть мамик. Понятно, дитя?

— Первый признак старости — это когда начинаются проблемы с задницей, — авторитетно заявляет лейб-медик Л.

Whole sick screw нехотя забирается в машину.

26. На пороге

Все спят. Тихое дыхание и шелест истекающей ночи. Кутаюсь в плед и смотрю на скрытый тьмой океан крыш. Редкие огоньки неведомой жизни. Ветер, вылизывающий новорожденный город. Бог творит мир каждое мгновение, так почему бы ему каждое мгновение не восстанавливать бесцельное скопище домов, дорог, людей? Что мы знаем о боге? Кроме того, что бог есть необходимое условие всякого трансцедентального рассуждения… Оператор всемогущества. Никто так беззаботно и безответственно не играет миром, как мы, философы. И никто с такой легкостью не доказывает и не опровергает Его существование.

Удивляться самой обыденности. Искать рай не на земле, а в своем сердце… Хотя… Рай. Рай может быть только утерянным. Он есть неизменная константа прошлого. Он вечно скрыт за уже минувшем поворотом. У него тысячи обличьев, но в одном они сходны — они в ретенции. Поток сознания безостановочно течет из прошлого в будущее, из рая в ад. В подобных координатах все переворачивается, прошедшее обретает зыбкость, непредсказуемость, притягательность, тогда как грядущее ужасает собственной определенностью — смерть и забвение, забвение и смерть.

Такова человеческая натура — в меру сил и возможностей перерабатывать планктон впечатлений, феноменов в твердый коралл памяти. Что есть память, как не коралловая отмель, Большой барьерный риф, чья восхитительная притягательность рождена застывшим известняком прошлого, дающего приют мириадам ярких, юрких иллюзий, что множатся под теплым солнцем случайной радости в теплом океане эмпирического покоя. Одно землетрясение реальности и воссозданный рай обращается в бурую пустыню.

Встаю, открываю окно, выбираюсь на крышу. Вдыхаю ночную прану. Только тот, кто не спит, знает таинственное чудо ночи. Глаза привыкают, сквозь мрак проявителя близкого рассвета проступают разводы теплой фотографии. Хожу. Только выхожденные мысли имеют ценность. Натыкаюсь на шезлонг исчезнувшего соседа. Как он там, в небесных эмпиреях? Стреляет косячки? Дрочит ангелих? Он отправился к звездам. Завидная судьба.

Как там сказал Л.? Книгу жизни можно прочесть только один раз? В ней ничего не исправишь, не перепишешь. Цензура времени абсолютна. Выпади такой шанс, чтобы было вырвано, что замазано, что исправлено? Лишь в философии можно объявить неправомерность тех или иных вопросов, но от этого она не перестают лезть в голову… Вызывать глухое раздражение, против которого лишь одно плацебо — внушать, что необходимо все-таки научиться не реагировать тотчас на раздражение, приобрести, развить тормозящие, запирающие инстинкты. Ведь вся духовная неразвитость, вся пошлость зиждется на неспособности сопротивляться раздражению: человек должен реагировать, он, словно глупый червяк, следует каждому импульсу. Гораздо существенней не мочь принимать решение, а мочь откладывать его.