Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной

— Я не проповедую нищим и калекам, слепым и чаханкам, — уголок растянутого от напряжения рта дергается и по лакированной поверхности щеки разбегаются паутинки трещин. — Не подавай нищим, ибо они богаче тебя, не излечивай калек, ибо они счастливее тебя. Еби блядей, ибо в этом смысл их жизни!

Схожу с ума? Нищие и калеки, шлюхи и бандиты, физики и писатели, прохожие и дети… Все они говорят, кричат, бурчат, эякулируют, оргазмируют, кончают и подыхают со словами Ницше, сумрачного гения, принесенного в жертву в полдень. Или нет ничего вокруг, кроме отражения в пустоте клиппот, сгнивших оболочках цимцума? Но есть ли смысл в мудрости извергнутого семени не в стыдливую влажность влагалиша, а в предательский латекс рифленного кондома? Разве женщина может творит из ничего? Она лишь принимает семя и растит его — глупая оболочка для других глупых оболочек.

— Что с тобой? — Танька щипает. Дурная привычка. Благословенная привычка. Видение сковыривается. Дитя заговорщецки подмигивает.

— Задумалась. Считаю, когда красный день календаря наступит.

— Все отверстия выше пупка — чисты, — возвещает скоморох, заправляясь, — все отверстия ниже пупка — нечисты, только у девочки все тело чисто.

— Изыди!

— А не провести ли нам сеанс шопинготерапии? — задумчиво возвещает Танька.

— Действительно, — поддерживаю редкостно здравую мысль Лярвы. Опохмел плавно перетекает в очередное возлияние. — Лучшее средство против жоппинга — шоппинг. Почему бы двум пьяным бабам и ребенку не отправиться по бутикам?

Lakeki li et hadgdegan, Zona. Я не ребенок! — протестует дитя. — У меня тоже целка сломана!

Танька доливает, в том числе и на колени дитю, дитя шипит, вытираясь полотенцем, опрокидывает стакан на Лярву, Лярва орет нечто очень похожее на мат, умудряется подхватить посуду, опустевшая тара отправляется в ведро, извлекается очередное пойло, как-то так получается, что стакан дитя наполняется вовсе не соком, но бдительная Лярва по розовелым щечкам просекает подмену, отбирает порцию и демонстративно выпивает, обиженное дитя роется в ящике, вытаскивает забытую пачку резинок с фруктовым вкусом, деловито распечатывает и надувает, Танька лижет и интересуется, неужели во влагалище имеются вкусовые рецепторы, на что Полина с презрением просвещает «деревню» насчет безопасного орального сношения, Лярва хмыкает и опять интересуется насчет того, в чем здесь фишка, с таким же успехом можно и у банана отсасывать, что гораздо полезнее для здоровья и морали, дитя орет, мол и отсасывай, никто не заставляет, только если в тридцать такой la revoltosa осталась, то дальше жить вообще безнадежно, Танька грустно соглашается и начинает очередную слезливую поэму о своем житье в однокомнатной хрущобе с матерью, на что юное, но бессердечное создание хладнокровно замечает, что на ее месте она manajar бы со всем городом, но на квартиру заработала, а Танька, вытирая сопли снятой блузкой, с удовольствием динамит свою увлекательную игру под названием — «весь мир против меня», но у дитя терпения нет, она посылает все танькины обстоятельства в gЭevon и далее вверх по пищеварительному тракту, названивает по сотовому папику, а Лярва, угробленная неопровержимой правдой развратной, но прагматичной юности, цепляется за руку, однако слушать не хочется, имеется огромное желание послать…

Короче говоря, когда вызванный папик заявляется на кухню, то обнаруживает там теплую компанию разновозрастных дамочек топлесс, батарею бутылок с надетыми на горлышко разноцветными и разновкусовыми презервативами, каким-то чудом надутых и гордо указующих в потолок пимпочками спермоприемников.

30. Шоппингуем

— Папик! Cingao! — дитя виснет на шее, болтает ногами. Папик почти что по-отцовски хлопает ее по попке. — Папик приехал! Tari modha ma pesab kharis!

— Сколько их у тебя? — вопрошаю и прикидываю ресурсы чемодана.

— Франсуа Паппэн, — представляется густым голосом папик. — К вашим услугам, мадмуазель…

Пары в башке Лярвы рассеиваются, она вскрикивает и прижимает измызганную блузку к грудям.

— Предупреждать надо, мужчина!

— Что есть «мужчина»? — уже с явно выраженным акцентом вопрошает папик. Паппэн.

— Kosse nanat! Не обращай внимание! — Полина продолжает висеть. — Неси меня в спальню, Chodina. Я чувствую себя так романтично… Ikasete! Sugu ikasete! Iku iku!!!

— Никаких половых актов на моей девственной постели! — ору вслед. Паппэн качает головой. Укоризненно. Полина томно закрывает глаза. Нравится чертовке, когда ее ревнуют.

— А что мне одеть? — Танька с тоской смотрит на разбросанные тряпки. — И когда я успела раздеться? Или меня раздели?

— Тебя еще и поимели, — замечаю хладнокровно. Во рту противный привкус приносящей счастье подковы. — То был страстный лесбийский акт. Любой служитель культа вас тут же бы обвенчал.

— Ах! — Танька краснеет.

Нагло ржу, но от подступающей головной боли не помогает.

— А прокурор посадил лет на пятнадцать за растление несовершеннолетних, — злорадствую.

— Не лей мне чай на спину, — Лярва приуныла. — Выпивка с утра — шаг в неизвестность…