Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной

Мужчина отваливается на бок противной брюхатой пиявкой, закрывает глаза, потому что в его партнерши не остается ни капли сексуальности — тощее тело с покрасневшей кожей и распухшими гениталиями. Женщина сползает с кровати, морщась от холодного пола и липкости в промежности, бредет к туалету, долго мочится, разглядывая колени. Струйка журчит, остатки спермы подсыхают протвной пленкой. Хочется быстрее забраться в ванну. Наверное, так себя чувствует опыленный цветок, по которому потопталась пчела, запустив бесцеремонный хоботок в самую глубь пестика, приходит в голову смешная мысль.

34. Платяной шкаф

Усталость. Обреченность. Шумит вода, заглушая мысли. Вялые мыслишки. Холодно. Съеживаешься, стискиваешься, заталкиваешь самое себя в привычную скорлупу тела. Что оно такое? Мимолетность… Дни, месяцы, годы — вампиры, выпивающие жизнь из кожистого сосуда. Волосы свешиваются сосульками на лоб. Кровь отступает вглубь. Кто-то придумал странных существ — ни мужчин, ни женщин, которые обретают пол лишь на период размножения. Киммер, вот словечко. Быть по уши в киммере. Поэтому люди их шокируют своей постоянной сексуальной идентификацией, что признается извращением.

А что вообще можно считать извращением? Испражнение при половом акте? Кто-то любит, когда на него писают. Ха-ха! В нежном детском возрасте одна девочка попросила одного мальчика пописать ей на руку, ведь так интересно посмотреть как они используют странную штучку. Взамен она пообещала показать ему, как писают девочки. И чего здесь больше? Обычного животного желания, детского любопытства или предчувствия собственной развратности?

То маленькое детское, в некоторой степени эротическое, приключеньице — лишь тайна двоих. Странное и до сих пор такое живое переживание единения… не физического, конечно же, а иного, не выразимого… Нет слов как-то определить происходящее, лишь ощущение горячего, внутреннего, того, что принадлежало кому-то другому, было частью его, и вдруг вышло, омыло подставленные ладошки. И — ответная благодарность за лицезрение подлинного чуда, еле уловимое предчувствие, что пальчики странного любовника подрагивают от желания каснуться загадочной складочки, когда тельце подается навстречу… Было ли соединение? Биение сердца, смущение, запах мочи, в которой еще не существовало оттенка интимного физиологического отправления, почему-то постыдного.

Люди недостаточно ценят себя, если рассказывают кому-то о себе. Переживания — не болтливы, они лишены слов. Для чего у человека есть слова, с тем он уже покончил. Поэтому так бессмысленно все то, что обзывается «социальным взаимодействием». Оно не в состоянии разрешить ни одной, даже самой ничтожной человеческой проблемы. А никаких иных проблем в мире вообще нет.

«Я видела, как ты трогаешь себя…»

«Убирайся!»

Злость, раздраженность, стыд. Лучше всего, действительно уйти, похихикать, но непривычно тепло, истома случайно увиденного — багровое, раздутое, зажатое в ладони — удерживают на месте.

«Я читала, что для твоего возраста это вполне нормально!»

Забираешься на его кровать и в каком-то неосознаваемом кокетстве, соблазнении, поддразнивании подбираешь ноги.

«Проваливай!»

Он косит глаза и тут же отводит. Понятно, что он увидел. Нечто происходит. Тонкое, необъяснимое, чему уже давно подобраны шершавые взрослые слова — инцест, совращение несовершеннолетних, извращение, грех, грех, грех! Она предчувствует — он должен встать, отвесить ей оплеуху и выкинуть из комнаты. Боится, что она расскажет? Чепуха, она никогда никому ничего не расскажет. Тут другое… Или он боится встать, потому что ЭТО еще напряжено? Он не может спрятать ЭТО снова в ширинку?!

«Интересно, а нормально, что ты возбуждаешься, разглядывая трусики малолетки?»

После такой насмешки он точно должен ударить ее. Но он продолжает сидеть почти неподвижно, скорчившись так, чтобы закрыться, спрятаться, но проклятая эрекция не проходит. Стояк, вот как такое называется в школьных туалетах. Мгновенный стояк от разглядывания буферов соседки, от мелькнувших под юбкой-разлетайкой трусиков, да просто от мыслей, навязчивых фантазий, от которых не спасает никакая алгебра и уж тем более физкультура, ведь тогда они, ОНИ, эти таинственные, хихикающие, страшно притягательные существа появляются из недр своей раздевалки в чем-то уж совсем обтягивающем…

Она болтает о трусиках?! Он извращенец?! Извращенец только потому, что одиннадцатилетняя вредина тоже женщина… ну, почти женщина?! Прозрачная капелька проступает, и он с ужасом смотрит на предательскую часть своего тела. Теперь никогда не скрыться от тайных желаний и позывов — вот она, анатомическая часть совести, стыда, страха.

«Если хочешь, я тебе помогу».

Он не слышит. Невозможное невозможно услышать.

«Если хочешь, я тебе помогу», повоторяет она. Сердце готово выскочить из груди. Кто-то там, внутри, бьет по нему огромным молотом. Дыхание учащается. Становится жарко.

«П-п-правда?»