Девочка, Которая Выжила

– Черт, Карло! Вы уверены, что она в вас влюблена и что секс свяжет вас неразрывными узами? Окститесь! Двадцатипятилетней красавице не за что полюбить старую корягу, вроде вас, или старую жабу, вроде меня. Вы, похоже, и вправду опасно влюблены. Немедленно позвоните ей и отмените завтрашнюю прогулку.

– Я не могу, – Карло потупил глаза.

– Черт! Пошлите ей эсэмэску!

– Я не могу. Пожалуйста. Завтра в шесть утра. Единственный способ мягко остановить все это…

Наутро ровно в шесть я стоял у дверей отеля в прорезиненном плаще и велингтонах, которые за ночь где-то добыл для меня консьерж. Бедняга Карло топтался рядом, не знал, куда пристроить огромные свои руки, и опять не понимал продекламированных мною строк Kak zhdet lyubovnik molodoy minuty vernogo svidanya.

– Что?

– Не обращайте внимания. Русская поэзия. Я бы на вашем месте выпил сердечных капель, Карло.

В одну минуту седьмого на дороге в лучах восходящего солнца показались светящаяся рыжая женщина и светящаяся рыжая собака. Карло даже зажмурился, видимо опасаясь, что этот огонь сожжет его дотла. Подойдя ближе, женщина, вероятно, поняла, что возлюбленный ждет ее не один, а с товарищем, – и погасла. Собака продолжала светиться, предвкушая радость лесной прогулки. А женщина – погасла. Карло представил меня своим приятелем, большим любителем трюфелей. Мы вежливо поздоровались. Я пожал ее совершенно безвольную руку. Несколько часов в лесу мы старательно искали чертовы трюфели. Потом вежливо распрощались, и Карло дал женщине денег за услуги трюфельного гида. Так здесь принято.

Вечером за ужином этими самыми трюфелями были обильно сдобрены все блюда в наших тарелках. Пышечка заботливо подливала мужу вина и причитала, что свежий трюфель – это, дескать, совсем не то, что трюфель, купленный в магазине.

На следующий день Карло с Пышечкой уехали. Я тоже уехал к вечеру. В аэропорту я купил себе сувенир – магнитик на холодильник со строчкой Вергилия Omnia vincit amor^[8]. Вергилию было тридцать пять лет, когда он написал это.

Скрипка в верблюжьем пледе  

Святочный рассказ

Электричества на иллюминацию не пожалели. Медленные снежинки падали с неба и сверкали то красным, то синим, то желтым цветом. Бакенбарды и шевелюра вольготно развалившегося на скамейке мраморного Пушкина были пушистыми.

– Это Пушкин или Маркс? – спросил дядя Авто с заднего сиденья.

– Как ты думаешь? – Тарико управлял машиной и старался не злиться. – «Онегино» поселок называется.

За окнами, освещенная прожекторами, и правда сверкала надпись высотой в два человеческих роста – ОНЕГИНО.

– Какая связь? Если я Автандил называюсь, мне что теперь, во дворе памятник Шота Руставели ставить?

– Нет, Маркса поставь!

– Пушкин, между прочим, – дядя Авто просунулся вперед между креслами, – женился в тридцать лет.

Настроение было совсем не новогоднее. Тарико так ждал этого дня. «Двойной» Брамса. Музейная скрипка Гваданини. Тарико столько раз воображал себе, как друзья придут слушать его игру и как потом они все цугом в четыре машины поедут к Наташе и Сереже праздновать Новый год… И как потом… Но за две недели до Нового года позвонила мама и попросила принять на пару дней дядюшку Автандила.

И Тариэл принял, конечно. Гость – от Бога. Но, во-первых, пара дней обернулись двумя неделями, а во-вторых – видит Бог! – за эти две недели дядя совершенно выел племяннику мозг. Делал замечания каждую минуту. Говорил, что на завтрак не следует кушать мюсли, но нужно обязательно выпивать натощак стакан боржоми. Говорил, что нельзя ходить в пуховой куртке, только в шерстяном пальто. Говорил, что надо держать ноги в тепле, говорить по-грузински, поливать цветы на рассвете, самому заквашивать мацони, наточить ножи… И главное – тысячу раз говорил, что вот Тариэлу уже тридцать пять лет, а он до сих пор не женился. Когда же дядя Авто узнал, что 31 декабря у Тариэла концерт в Большом зале Консерватории, он со словами: «Я должен видеть триумф племянника» – поменял дату вылета и остался еще на неделю. Пришлось не только выхлопотать дядюшке контрамарку, но и повезти праздновать Новый год к друзьям. Не оставишь же в одиночестве. Единственная непочтительность, которую позволил себе Тарико по отношению к дяде, – посадил на заднее сиденье автомобиля. На переднем, пристегнутая ремнем безопасности и обложенная верблюжьим пледом, ехала скрипка Гваданини из коллекции музея имени Глинки, на которой Тарико играл в тот вечер и которую берег пуще зеницы ока.

Они подъехали к шлагбауму. Мрачный охранник вышел им навстречу. Спросил номер участка. Сверил номер машины. Иллюминация мигала у него над головой, как будто он был машиной скорой помощи.

– Мальчик! – крикнул Авто охраннику. – Улыбнись, мы же гости. Такое лицо делаешь, будто живот болит. Альмагель выпей.

Тут Тарико подумал, что, наверное, убьет дядю и проведет эту ночь не за дружеским столом, а в тюрьме.