Девочка, которой не стало

Глаза у молодой девушки распухли от слез, она прислонилась спиной к стене.

— Ужасно. Просто ужасно. Не могу поверить… Бедный ангелочек. Что же это за тварь такая?!

— Что с ней?

— Она в сознании. Но не знаю, не знаю… — Девушка постаралась аккуратно смахнуть слезы с наращенных ресниц. — Кровотечение вроде остановили, но… — она зажала рот рукой и покачала головой. — У нее все разорвано. Ну просто все…

Ее затрясло, и Аиде пришлось обнять ее за вздрагивающие плечи и пару минут гладить по спине, обещая, что мерзавца непременно поймают.

— Республика маленькая, далеко ему уйти не дадут! — приговаривала она.

— Вот именно, маленькая, — возразила медсестра. — Каждый друг другу родственник. Наверняка окажется, что он зять или троюродный брат кого-то из ментов. Вот увидишь, все они замнут. Вот увидишь!

В сестринскую вошел Ахмед Имранович и огляделся, проверяя, есть ли еще кто кроме Аиды и реанимационной медсестры.

— Вы одни?

— Да, — ответила Аида. — Вы вызвали полицию?

— Вызвал.

— Что-то случилось?

— Мне только что звонили сверху. Мы должны держать язык за зубами, под угрозой увольнения — чтобы ничего не просочилось в СМИ. — Он помолчал. — И мне запретили перевозить девочку в областную больницу, чтобы не было лишних свидетелей.

— Но ей обязательно нужно туда! — воскликнула Аида. — Мы ее не вытянем! А если вытянем, то она… ей наверняка понадобится много операций.

— Я знаю, — согласился Ахмед Имранович. — Поэтому мы ее все равно перевезем. Под мою ответственность.

— А вам за это не прилетит?

— Может прилететь. Ну, мы еще посмотрим, кто кого. И еще одна просьба. Мне, конечно, велели молчать, но… думаю, молчание сейчас неуместно. Я прошу вас связаться с нашими группами и каналами и распространить информацию. Минимально, никаких подробностей. Не для хайпа, а для огласки, чтобы им сложнее было дело замять.

Аида нахмурилась:

— Вам точно прилетит.

— Я постараюсь это уладить, и будет легче, если вы сделаете это с безымянного аккаунта. Но я вам ничего не говорил! Конечно, я не имею права вас заставлять…

— Мы все сделаем, — оборвала его Аида, доставая телефон.

Грузный мужчина средних лет с трудом выдохнул и сбросил вызов, задумчиво посмотрел в окно. Ему было отвратительно чувство облегчения, которое он только что испытал, но, стоя в одиночестве в собственном кабинете, ему ни к чему было врать самому себе: да, он в прямом смысле слова вздохнул с облегчением, узнав, что девочка умерла.

Безусловно, ему было жаль бедняжку, на долю которой несправедливо выпало столько испытаний. Когда он в больнице подошел к ее кровати и сжал худенькую ручку, сердце его сжалось от горя. Он ведь не был чудовищем, вовсе нет. Ему по-настоящему, искренне было ее жаль, но… ей и правда было лучше умереть. Он ловил ее слишком усталый для ребенка взгляд и не мог выбросить из головы эту пульсировавшую, словно выброшенная на берег склизкая медуза, мысль: «Лучше бы тебе умереть. Не для меня, нет. Для самой себя тебе лучше бы уйти, малышка. Как ты вырастешь, неся в себе столько страданий? Как ты будешь жить среди нас с таким прошлым?»

Однако смерть девочки была избавлением от страданий не только для нее самой, но и для следствия. Теперь жертвы не было, не было главного свидетеля, и можно было подумать над вариантами. Конечно, предстояло еще разобраться с пятнадцатью мужчинами, задержанными по подозрению в преступлении. Их анализы уже направили на экспертизу, но центров по стране было немного, ему сказали, что результата, возможно, придется ждать несколько месяцев. Еще надо было тщательно оберегать тайну следствия от пронырливых правозащитников и журналистов. Немного времени, и общественность забудет про этот раздирающий разум случай, а со смертью девочки и некому будет про него напомнить.

А еще, умерев, девочка принесла избавление всему своему народу. Конечно, народ требовал наказать преступника, но то был не их народ. Это был левый, ничего не значащий народ из соседних республик и регионов. Какие-то общественники и блогеры, возомнившие себя вершителями судеб. Земляки же, к которым и стоило прислушиваться, молчаливо — а некоторые и вслух — требовали замять дело и более не полоскать доброе имя нации в помоях СМИ.

Мужчина задумчиво разглядывал суетившихся внизу людей. Для каждого из них преступление стало личным оскорблением. Каждый мужчина наверняка готов был голыми руками вырвать сердце чудовища, посягнувшего на святое. Но что двигало бы этим народным палачом? Только ли желание воздать по заслугам? Или же внутренняя боль за то, что его нацию, его гордость и вечную любовь опозорили на всю страну, будто девушке в хиджабе посреди улицы задрали юбку? Вырывая сердце чудовища, за кого больше бы мстил мститель — за поруганную честь девочки или нации? А если бы новость не распространилась чумой за пределы его родины, горел бы он таким же рвением или, опустив взгляд, прошел бы мимо этой ситуации и этой семьи, брезгливо косясь на этих женщин, как на разбросанный на улице овечий помет?