Девочка, которую нельзя. Книга 2 (СИ)

— Ну конечно! Думаешь, мне не хочется бросить якорь? Да я об этом больше всего мечтаю! Я же всё это время смотрел на тебя и примерял, какая ты хозяйка будешь, какая любовница. И меня всё устраивает на миллион процентов! Ну ни хрена себе, Слав, я этот джек-пот у самого Коломойца из-под носа увёл, а ты в сопли! Ну-у-у… — ласково потрепал меня по щекам. — Кончай сырость разводить, дурочка. — И подхватил вдруг на плечо: — И вообще, предлагаю отметить свободу горизонтально!

Однако секс всё равно был какой-то не такой. Словно ни я, ни Игнат не могли собраться, вернее — расслабиться, и в конечном итоге, я просто просимулировала бурный оргазм. Впрочем, и Игнат смог кончить только после долгого минета. И тут же сполз с кровати, хотя обычно любил поваляться.

— Поставлю воду греться. Или баньку раскочегарить?

— Угм-му-уум, — невнятно мурлыкнула я, изображая негу.

Игнат, смеясь, шлёпнул меня по заднице и ушёл. Я тут же вскочила, проверяя, закрыл ли он за собой дверь. Сердце колотилось в решительном порыве, а за щекой терпко припекало то самое ценное, что было у меня сейчас — запрещённый приём… и призрачный шанс удержать Игната любой ценой.

Вернулась в кровать и, сплюнув сперму на пальцы, ввела их в себя. Разогретая долгим сексом, влажная горячая плоть поддавалась охотно, позволяя проникать максимально глубоко. Не было ни страшно, ни стыдно. Вернее, страшновато всё-таки было — но только от мысли, что ничего не получится.

В «люди» мы вернулись через четыре дня — в первых числах марта. В тайге ещё неталыми залежами стоял снег, и не было видно конца зиме, а в городе на Юге, куда мы приехали, уже вовсю зеленели газоны.

— Пока не высовывайся особо, — сразу предупредил Игнат, — нужно оглядеться, убедиться, что всё действительно спокойно.

А я и не собиралась высовываться. Какая-то смутная опасочка всё равно осталась, словно въелась на подкорку за последние четыре года жизни.

После того безумного случая в избушке, когда меня словно сорвало, словно что-то свыше приказало мне — действуй! — я внезапно успокоилась. Сейчас даже смешно было вспоминать ту дурость и больше того, пришёл новый страх, страх «наоборот» — а вдруг сработает? И как-то вдруг оказалось, что я морально не готова становиться матерью, а Игнат, как обычно, был на тысячу процентов прав, говоря, что для детей пока не время.

Кстати, он был теперь сам на себя не похож — болтлив, улыбчив, неформален. Его хмурость и недоверие к жизни, больше похожее на хроническое ожидание удара из-за угла, вдруг отступило. Теперь это был обычный несерьёзный мужик. Удобный мужик. Мужик, послушно привязанный к ноге. И хотя временами это напрягало, и я скучала по своему молчаливо-суровому Крокодилу — сейчас этот Игнат был именно тем, что позволяло моему сердцу наконец-то забиться ровно. Без тревог и ожиданий беды. Не считая, конечно, возможных последствий своей дебильной выходки со спермой.

На шестой день нашей новой, городской жизни я жарила сырники к завтраку, когда в кухню вошёл Игнат. Встал у холодильника, изучая меня пристальным взглядом, от которого даже запекло спину.

— Чего? — обернулась я.

Он как-то по-особенному мечтательно качнул головой: «ничего», а я вспыхнула и разулыбалась — в его взгляде было столько неприкрытого любования, сколько я ещё ни разу не замечала в этих внимательных, строгих глазах. Он словно признавался мне взглядом в любви, и от этого стало вдруг так волнительно, что, вместо того чтобы замереть и насладиться, я глупо засуетилась, задурачилась. Виляя задницей, попятилась на него, поелозила спиной по его груди, держа перепачканные мукой руки перед собой.

— Пёрышки чешутся!

Игнат не рассмеялся, только опустил руку мне на шею, ласково запрокидывая голову, заставляя смотреть ему в глаза. Пристально и глубоко заглядывая в мои.

— Чешутся, значит, растут.

— Пфф! Чешутся, значит помыться надо! — со смехом парировала я, невольно залипая взглядом на его губах.

Они улыбались — спокойно и тепло, но от этой улыбки отчего-то вдруг засосало под ложечкой, словно я уловила ледяной сквозняк из той недавней жизни, где ожидание плохого — это норма. Смех сам собою иссяк.

— А ты куда? — развернулась к Игнату, со смутным волнением вглядываясь в его лицо.

— В магазин, куда ещё. Сырники без крем-брюле — деньги на ветер!

— Я с тобой! Сейчас я только эту партию дожарю, и… — я засуетилась, роняя посуду, рассыпая сахар. — Сейчас!

Игнат подошёл сзади, обнял.

— Не кипеши, я через десять минут вернусь. Поедим, потом нормально погуляем. Так что жарь свои сырники, птица Феня. Они, вон, дымятся уже! — Зарылся лицом в волосы, шумно втянул их запах. — И береги пёрышки. Это главное.

И ушёл.

Я проводила его взглядом из окна — широкую любимую спину и уверенную походку и, мимолётно отметив про себя, что он, негодяй этакий, даже не обернулся махнуть мне по обыкновению рукой, вернулась к плите.

Минут через десять в прихожке действительно послышалась возня и я, на ходу снимая передник, поспешила встречать.

— Ты по секундомеру что ли… — и осеклась на полуслове.