Девочка, которую нельзя

Когда мы оставались с этими девочками наедине, они даже не скрывали, что работают в эскорте и, не стесняясь, хвастали своими заоблачными ценниками. Тут-то я и поняла, как сильно продешевила, согласившись впахивать всего за сотку. Но, правда, у меня ведь и без интима. Причём, не только с хозяином, но и с тем, под кого он тебя подложит.

Подкладывали, кстати, регулярно — менялись на вечерок, «угощали» дорогого друга или просто дарили девочку в качестве особого расположения. И это, как я поняла, тоже было самой обыкновенной дополнительной услугой в их элитном прайсе.

Что ж, я хотя и не ходила по рукам, но, как и положено элитной проститутке, тоже была всего лишь одним из атрибутов хозяйских понтов. И как бы это ни коробило — смирилась. Довольно быстро привыкла быть на виду, почувствовала себя защищённой в тени невозмутимого Коломойца, перестала опасаться встречи с кем-нибудь из своей прошлой, связанной с отцом жизни.

Я уже не стеснялась глубоких декольте и, отдавая предпочтение чёрному, осознанно использовала тот самый образ кошкодевочки в ошейничке, на который навёл меня Гордеев.

Сам он в мою «работу» не вмешивался, но ровно до тех пор, пока я продолжала притягивать похотливые взгляды. А едва начинала недожимать — он тут же приказывал заняться собой. Чтобы провоцировать ещё больше взглядов и тайных предложений в разы перекрыть ценник Коломойца за одну только ночь со мной.

Все эти предложения я с садистским удовольствием пересказывала Гордееву. Надеялась зацепить его побольнее, но он лишь удовлетворённо кивал и велел не расслабляться. И я не расслаблялась — ему на зло. Но совершенно безуспешно, ведь именно ему-то и было плевать на то, что любая скотина могла оттрахать меня взглядом, отвесить сальную шуточку, а иногда и нагло распустить руки. Да что там — ему было плевать даже когда я делала вид, что мне всё это нравится!

Я злилась — на него, на себя. И даже на Коломойца, который, кажется, не на шутку на меня запал, но проявлял свою симпатию неожиданно скромно, словно находясь под гнётом собственных же правил, запрещающих служебный интим. А ещё, он, кажется, он был единственным мужчиной, кто не видел во мне одну из этих, элитных! Однако «в благодарность» за это встретил с моей стороны лишь беззастенчивое, наглое использование себя в попытках манипулирования Гордеевым.

На фоне этих взрослых игр я даже практически забыла зачем вообще ввязалась во всё это. Верка маячила теперь где-то на задворках сознания, и, как ни странно, совесть моя тоже помалкивала, начиная ныть лишь изредка, как правило ближе к утру, когда я доползала наконец до постели. Тогда приходилось насильно заставлять себя вспоминать всё, чем я обязана Верке и обещать себе, что никаких больше дурацких игр в противостояние Гордееву!

Но стоило лишь получить от него очередное указание «подсыпать перца» в свой образ, как меня перемыкало, и всё начиналось сначала.

В итоге, «партнёры» Коломойца открыто вожделели меня как недоступный трофей для своей коллекции, а сам Сергей неадекватно морозился, проявляя трогательные, но совершенно наивные в данной ситуации попытки сблизиться духовно. Я всё больше утопала в этой грязи, время от времени рыдая в подушку от бессилия разорвать порочный круг. И только у Гордеева всё, как всегда, было зашибись.

Глава 20

В один из вечеров, собираясь на очередные «переговоры», я нашла в шкафу свой старый, давно севший телефон. Двоякое чувство! С одной стороны, он так резко напомнил мне кто я, и где на самом-то деле моё место, а с другой, нахлынуло что-то тёплое из странного, но в принципе довольно стабильного недавнего прошлого — тех трёх лет, что я сама по себе девочка.

Этот телефон — единственное, на что я потратилась из тех десяти тысяч долларов, которые дала, отправляя меня на автобус, мама. Остальные деньги ушли в общий котёл с Веркой, и уже она, на правах старшей подруги, определяла куда и сколько нам лучше потратить.

У неё тогда тоже были сложные времена: полтора года назад умерла мама, они с братом попали в детский дом, но Верка вышла уже через год, а брат так и остался там — ей его не отдали, потому что у неё не было ничего своего: ни жилья, ни работы. И вот в этот сложнейший период она ещё и взяла под крыло меня, совершенно чужую девчонку, дочку какой-то там давнишней маминой подруги, которую даже в глаза не видала.