Девочка-лед

— Ты так вцепилась в меня тогда. Ей богу, думал, что твои пальчики доберутся до самой печенки, — громко смеюсь, наслаждаясь тем, как она пуще прежнего заливается краской.

— Прости, просто я… очень нервничала.

— Лисицына, да ты хоть знаешь, сколько раз потом я вспоминал ту ночь?

— Вспоминал? — поворачивается ко мне и смотрит так, будто не верит. — Правда?

— Конечно, несмотря на то, что обстоятельства нашей встречи в моем доме были, мягко говоря, не очень.

Чувствую, как Алена напрягается, и сжимаю челюсти от внезапно нахлынувшей злости. Тот эпизод с ее похищением Абрамову я так и не простил. Да и вряд ли прощу когда-нибудь. Напугали девчонку…

— Забудешь такое! Ты меня тогда чуть не пристрелила, — прищуриваюсь и легонько толкаю ее плечом.

— Ну, нет, не так все было, — спорит Алена, качая головой.

— Ага, конечно, — хмыкаю я. — К счастью, шальная пуля продырявила деревянную рамку, а не мою голову!

— Ты был такой самоуверенный. Тебе не было страшно? — спрашивает она, глядя на меня с явным беспокойством.

Подсознание подбрасывает весьма яркую картинку: моя спальня, Лисицына в нижнем белье и с пистолетом в руках: мокрая до нитки, с ног до головы в пейнтбольной краске.

— Честно? — убираю ветку в сторону, чтобы она могла пройти. — Я был слишком шокирован твоим внешним видом для того, чтобы думать про пушку, направленную мне в лоб.

— Однако ты рассказал про нее много чего интересного! — ухмыляется она.

— Это просто поплывший мозг на автомате сработал.

— Интересно, если бы всего этого не произошло, — предполагает задумчиво, — как бы дальше у нас с тобой все сложилось?

— Кто знает, — жму плечом. — А если серьезно, для меня все изменилось тогда, когда я увидел на твоем теле синяки и следы от ремня. Так мерзко и противно стало… Потом пневмония, больница. Гадко было на душе.

Она останавливается и тянет меня за руку к себе, вынуждая тем самым подойти ближе. Обнимает за шею, и какое-то время мы просто молчим, слушая истошное щебетание птиц.

— Ален, прости меня, пожалуйста, — говорю я ей, закрывая глаза. — За букет из денег, за ведро, за лестницу, за ту ночь в моем доме, за все… Прости.

— Ром, сколько можно извиняться, все это уже неважно, — гладит меня по спине, трется носом о щеку.

— Нет, важно… По отношению к тебе я вел себя как конченный урод. Знаю, это всего лишь слова, но мне очень стыдно за то, что я позволял себе.

— Это уже не имеет никакого значения. Хватит мучить себя прошлым. Далеко нам еще идти?

— Нет, мы уже совсем рядом.

— А там у тебя что? — кивает на рюкзак. Перевела тему, конечно же.

— Все, что нам понадобится для пикника.

— То есть это очередное свидание? — хитро улыбается, и на душе у меня сразу становится теплее.

— Оно самое.

Некоторое время спустя мы выходим на земляничную поляну, расположенную неподалеку от реки.

— Как красиво! — Алена окидывает восхищенным взглядом наше пристанище на пару ближайших часов. — Ром, смотри сколько здесь земляники!

— Я же говорил тебе, — срываю несколько ягод и закидываю в рот. — Она, кстати, очень вкусная.

— Ты уже привозил сюда кого-то? — старается, чтобы этот вопрос прозвучал равнодушно, но меня не провести.

— Да.

Отслеживаю реакцию. Хоть она и силится не подать вида, но от меня не укрывается тот факт, что мой ответ ее задел и расстроил.

— Савелия привозил, — не могу сдержать довольную улыбку. Приятно чувствовать, что Лисицына меня ревнует. Вон сразу снова расцвела после моих пояснений.

У раскидистого дерева ставлю на траву пухлый рюкзак. Извлекаю из него тонкий плед, бутылку воды и нехитрый запас провизии.

— А ты серьезно подготовился, — подмигивает мне и помогает расстелить одеяло.

Снимает кеды и садится, вытягивая перед собой длинные ноги. Я располагаюсь рядом, и пока она осматривает поляну, наблюдаю за тем, как лучи солнца, пробивающиеся сквозь пушистые зеленые ветви, ласкают белоснежную кожу ее ключиц.

— Ром, не обижайся, пожалуйста, на маму, — произносит она виноватым тоном, поворачиваясь ко мне.

— Твоя мать явно меня недолюбливает, не отрицай, — хмыкаю я.

— Дело не в тебе. Ты ведь и сам знаешь, почему она так себя ведет.

— Мне все равно, Ален, — прислоняюсь спиной к широкому стволу дерева.

— Я так рада, что мама не пьет… Бесконечно благодарна Марине Максимовне за помощь.

— Дальше все зависит только от нее самой, ты же понимаешь? Твоя мать либо оставит алкоголь в прошлом, либо снова к нему вернется.

— Понимаю… и надеюсь, что она справится, хотя бы ради Ульяны. Сестра так счастлива! Знаешь, просто оттого, что она может гулять с ней, разговаривать, смеяться. Наконец-то впервые за несколько лет ребенок почувствовал себя нужным. Пусть бы так все и осталось!

— Дай бог, Ален…