Девочка-лед

Ослепленная лютой яростью, начинаю бить его: в каменную грудь, плечи, живот, и еще больше раздражаюсь, глядя на то, что этот придурок ни черта не делает. Не пытается ударить в ответ. Просто лежит и позволяет себя лупить. Какое-то время смотрит и все. Наблюдает точно хищник, готовый откусить жертве голову, но после того, как у нее кончатся силы на последнее противостояние.

И это заставляет меня остановиться. Даже не знаю, почему его поведение так пугает. Наверное, потому что я отлично понимаю, кто именно передо мной.

Хочу встать, внезапно осознавая в какой странной, неловкой и неуместной позе нахожусь.

Дергаюсь, приподнимая туловище, но он хватает меня за голую лодыжку, резко опрокидывает, и уже через секунду я лежу, растянувшись на мокрой и неприятной на ощупь траве. А этот идиот нависает сверху, придавливая своим крепким телом к земле.

Мне аж дурно становится. Я под ним, и это… мне не нравится категорически. Совсем не нравится.

— Ты, Лисицына, слишком много себе позволяешь, — тихо, сквозь зубы, цедит он.

— Да пошел…

Закрывает мне рот рукой.

— Заткнись. Просто заткнись, — прищуриваясь, зло угрожает, тяжело и надсадно дыша.

Смотрим друг на друга.

Три месяца.

Еще столько бы его не видела с превеликим удовольствием.

Дождь нещадно хлещет меня по щекам. Вся одежда промокла, спине холодно, но я даже моргнуть боюсь. Дикий, безудержный страх оглушил, дал в голову, сковал в миг онемевшее тело. Невидимыми руками сжал горло, не позволяя даже шелохнуться, дернуться.

Я впервые вот так близко вижу его глаза: карие, с зелеными вкраплениями. Такие яркие и пугающие.

— Поднимайтесь на ноги, живо! — слышим мы строгий голос Петра Алексеевича сквозь стену проливного дождя.

Беркутов не двигается. Пялится на меня.

Странно. Чересчур внимательно и пристально. Опускает глаза на мою шею. Затем на грудь, что ходит ходуном под тонкой тканью промокшей до нитки белой футболки.

Я вспыхиваю, как рождественский фейерверк, когда он снова резко впивается поплывшим взглядом в мои глаза. Смотрит так, будто пьян. Как абсолютно неадекватный. Словно под чем-то. Может принял что… У таких, как он, это вроде является нормой.

Шумно и беспомощно вдыхаю через нос. В легких совсем не хватает воздуха. Отдираю его руку от своего рта, и он как будто приходит в себя. Кривится презрительно и, наконец, встает с меня. Трясущейся, как осиновый лист на ветру. Смутившейся до жалящего румянца на щеках. Потерянной и сбитой с толку.

Наркоман проклятый. Я слышала, что представители золотой молодежи в поисках новых ощущений периодически балуются таблетками и еще чем посерьезнее. Может и он? Глаза-то неадекватные совсем.

— В зал, Лисицына! — командует тренер, помогая пострадавшему Даньке подняться на ноги.

— Данька, — касаюсь его лица пальцами. — Ты как, Дань?

— Нормально, — отвечает, небрежно стирая кровь рукавом испачканной толстовки.

Уже в спортзале Петр Алексеевич начинает разбор полетов. Строит класс шеренгой, заново как маленьким разжевывая правила поведения в школе. Затем после воспитательной беседы гонит взбудораженную толпу на разминку, отдавая во власть Пилюгина.

— А вы, трое, придете после занятий. Отрабатывать свое наказание! — говорит он нам сердито.

— У меня другие планы, — громко заявляет Беркут, стаскивая с себя мокрую и грязную футболку.

— Я сказал, Беркутов! В три тридцать. Здесь! — безапелляционным тоном командует Петр Алексеевич.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я не приду, у меня тренировка, — бросает в ответ Роман, вытирая все той же футболкой свои темные волосы.

Девчонки, пробегающие мимо, шепчутся и то и дело пялятся на его оголенный, атлетично сложенный торс.

А я не смотрю. Оно мне не надо абсолютно…

— В таком случае, я буду вынужден сообщить Борису Олеговичу о том, что ты снова распускаешь руки вне зала!

— Стучите, мне фиолетово, — грубит мальчишка и, закинув дорогую майку в мусорное ведро, направляется к скамейке.

Садится, вытягивает вперед длинные ноги и откидывает голову на стену.

— Вылетишь перед соревнованиями как пробка, Беркутов! Сам знаешь!

Тот скалится и все больше раздражаясь, закрывает глаза.

Невыносимый до ужаса! Грубиян и хамло. Вот кто он.

Данька шмыгает носом, убирая от лица бинт.

— Кто первый начал, Князев?

Друг молчит. Как всегда.

— Беркутов? — обращается к нему тренер. — Ты?

— Да, — отвечает с вызовом.

А этот, как всегда, согласен взять все на себя. На самом деле, говоря по честному, они оба хороши. Задирают друг друга регулярно и поочередно. Даже не верится, что когда-то были лучшими друзьями.

— От тебя, Лисицына вообще не ожидал! — качает головой тренер, и это простое порицание заставляет меня виновато опустить голову. — Грановская, я не понял, ты там язык разминаешь или голеностоп?

Тренер отвлекается, дабы приструнить выпускников, весьма неохотно выполняющих опостылевшие за одиннадцать лет физические упражнения.

— Дура бешеная, — слышу я в этот момент в свой адрес от Беркутова. И щека адски горит от его колючего взгляда.