Девочка на джипе

Когда солнце стало меркнуть в дымке, и полнеба охватило прощальное зарево, — прудовая вода, смятая во всю ширь волнами, вдруг преображен-но замерла и как будто с глубины осветилась веселым розовым пламенем. И показалось Андрею Петровичу, засмотревшемуся на закат с обрыва, что кто-то неведомый забросал плёсы лепестками осенних мальв и радуется вместе с ним этой забаве, и непременно еще сподобится на добрые превращения, чтобы гость заезжий, случайный здесь рыбак, сполна ощутил и припомнил красоту казачьего раздолья.

Степь-матушка! Жадно оглядывал он знакомые с детства места в мягком понизовом свете: разлет Бирючьего лога, полынные холмы, за ними — бархатисто-темные пашни, разделенные уже кострово сквозящими лесополосами. Сколько ты пережила! И греки, и половцы, и татарско-турецкие полчища проносились тут, властвовали веками. А сколько сражений приняли русские князья, отвоевывая каждую пядь! С Куликовской битвы владели тобой казаки, — до «окаянных дней», до роковой гражданской. И в давнее лихолетье, и когда утюжили поля танки Клейста, сколько полегло в сражениях станичников, красноармейцев. Дед погиб. Отец всю жизнь трудился в поле. Воистину вокруг — сокровенная земля! А я… оторвался. Живу за тридевять земель. А сердцем всё равно — тут. И нету края родней, дороже!

И, точно увидев себя в этот миг со стороны, — высокого, поседевшего, но еще крепко стоящего на ногах, — бывший учитель не смог сдержать сентиментальной слезы. Не дано человеку управлять временем, оно движется только в одну сторону. Сказочными горошинами укатываются годы вдаль, оставаясь в памяти то желанными событиями и радостью, то утратами, — пока и воспоминания не угаснут, как закатные лучи…

Пора было готовиться к ночевке. Когда он спустился к воде, чтобы вытащить на закосок свою резиновую лодчонку, пропахшую прикормкой и лещовой слизью, невзначай заметил, как отделилась от тростниковой кулиги в конце пруда пара лебедей, столь кипенно-белых, что отблескивали оперением. И вновь замер Андрей Петрович в радостном изумлении, наблюдая, как величаво выплывали они на светловодье… Лебедь и лебёдушка — две неразлучные души. И он в молодости любил, любил по-настоящему, да счастья так и не обрел…

Ушица удалась на славу: с наваром и дымком, сдобренная перцем и укропом! И пока чудо-блюдо настаивалось, Андрей Петрович поставил палатку и приладил к дверце «жигуленка» переноску, повернув ее колокольчик в сторону костра.

Невзирая на запрет доктора, в рюкзаке нашарил Андрей Петрович фляжку. Сам Господь, наверно, подарил этот день, такой значительный и богатый новостями. Не напоследок ли? Но мысль о конечности жизненного пути не обожгла сейчас. Недаром в донских песнях поется-сказывается, что казак на чужбине «погибает», а в родимом краю «ложится в мать-землю сыру, навеки роднится со степью»! Что ж, и он, преподаватель истории, немало изведал и повидал, — «с ярмарки едет», и стоит ли бесплодно роптать?

— За наш род казачий Баклановых. За вас, Маринушка и Наташа, и за всех дорогих людей! — подняв фляжку, произнес он таким взволнованным голосом, точно его в самом деле мог кто-то слышать…

Потом, вспугнутый поднявшимся ветром, натянув свитер, он бродил возле старых деревьев, вдоль руин пионерского лагеря. Вспоминал Марину, её и голос, и ласковость… Именно на этом берегу, когда вдвоем приезжали за лазориками, всё и началось!

Шелест камышей заглушал сверчков. Гулевой ветер похлестывал положком палатки, а когда затихал, — разбирал слух горловой посвист куличков, хлюпанье ныряющей ондатры. И это невзначай рассмешило: не русалка ли плещется?

Черная орда туч затмила высь, и лишь вдали, на самом краю неба, ярко горели на ветру три искры Ориона — спутника мечтателей и скитальцев. Мысли о минувшем вновь накатили волной. Здесь бегал он босоногим мальчишкой, рос, учился крестьянскому труду. В пору юности слагал стихи и даже причесывался «под Есенина», чтобы нравиться девушкам. Как невероятно далеко всё это! Будто некий двойник, а не он пас хуторских коров, впроголодь перебивался в пединституте, учительствовал, храня просветительский запал и отстаивая справедливость. В памяти его, конечно, не удержались лица и фамилии сотен его учеников. Но многих он представлял зримо и знал, что есть среди них и доктора наук, и генерал, и политические деятели, и знаменитые врачи. Значит, не зря тратил силы в школьных классах.

Шум волн становился всё громче. Погода ломалась. Отдаленные помигивали сполохи. И с опаской подумал Андрей Петрович о дожде, — по раскисшему вековечному суглинку ему не выбраться отсюда на своей, советской «пятерке»…

10

Сквозь сон он услышал, как загрохотало над головой…