Девочка на шаре

— Вяло! Вяло идут! — закричал Эйсбар в рупор, как будто массовка могла его понять. Здесь она напоминала ему траву, податливую, трепещущую от дуновения ветра и безразличную. — Солдатам наклониться вперед, ружья вперед, идти как одно целое!

Матрос переводил, а Эйсбар злобно смотрел ему в лицо, пытаясь различить в птичьем квохтанье неведомого языка свои слова. Матрос замолчал и, обиженный, ушел в палатку.

— Это еще что такое?! — заорал Эйсбар. В группе людей, столпившихся на площадке, он искал глазами своего помощника, пока не вспомнил, что тот несколько дней назад исчез. Адовы куклы! Теперь надо идти извиняться перед переводчиком! Однако матрос уже возвращался, очевидно, приняв добрую порцию джина. Эйсбар приветственным поклоном елизаветинского театра пригласил его в кресло. Тот откланялся в ответ и уселся. Ритуал был соблюден — можно продолжать. Сняли еще дубль, который Эйсбару опять не понравился.

— Матвей Тимофеич, — наклонился он к переводчику. — Не могли бы вы им внятно объяснить, я имею в виду солдат, что надо идти в ногу. В ногу! Ать-два! Пожалуйста, съездите к ним в коляске, скажите доброе слово, как вы умеете.

Матвей Тимофеич горделивым жестом вытер усы и важно кивнул. Эйсбар и Гесс переглянулись, подмигнув друг другу. «Сейчас снимем, сейчас будет… знаю…» — бормотал себе под нос Эйсбар. Диск солнца приближался к горизонту. Эйсбар понимал, что на черно-белой пленке он будет казаться рисованным театральным задником — вот и хорошо. Ему захотелось сделать странную сцену, которая в неожиданный момент перевернет весь фильм, — циничную, пародийную. Акцент, меняющий на мгновение смысл всего происходящего. Это будет эпизод, который покажет комическое бесплодие массовых баталий. Театр теней, снятый в натуральную величину, — это и станет странным акцентом. Солнце зацепилось за горизонт, свет ушел из воздуха, включили прожекторы. Статисты двинулись: покачнулась и повлеклась волной толпа слева, маршем в ногу застучала каблуками переодетая в колониальную форму массовка справа. Мост вошел в резонанс с шагами марширующих. Камешек выпал из-под основания, потом еще один, и… центральный проем моста рухнул. Съемочный люд замер в оцепенении. На мосту началась паника. Статист с рыжим париком на голове, одетый английским офицером, балансировал на краю разлома, а потом рухнул за первой шеренгой солдат. Эйсбар не отрывался от видоискателя. Он опять не понимал: это завтрашний сон, сегодняшний или реальность? Быстро темнеющий воздух наполнился криками и визгом. Камера работала, пока не кончилась пленка.

Бомбейская британская газета обвинила Эйсбара в халатности, повлекшей за собой гибель двух сотен людей, и в том, что в минуты катастрофы камера продолжала работать и шли съемки. Последнее обвинение Гесс опроверг, заявив, что он, как оператор, находился в стороне от камеры и, значит, она была выключена. Однако британцы готовы были раздуть большой конфликт и под сурдинку выдворить русскую съемочную группу из страны. Как вдруг публикации прекратились. Эйсбар решил, что не обошлось без дипломатических ухищрений князя Долгорукого, который, впрочем, напрямую ему ничего не писал. Тем не менее легкое похлопывание по плечу невидимой дланью Эйсбар почувствовал. И это было неприятно.

Через два дня после аварии на пороге его дома появилась старушенция в оранжевом сари, которая стала тыкать ему в нос цветастой авоськой. Авоська пищала. Эйсбар пустил старуху в дом, дабы избежать непонятного спектакля на улице. Пришлось призвать матроса-переводчика, который выслушал хлопотунью и сообщил: «…Мать ребенка покоится на дне реки вместе с другими великими актерами, а начальник театра — это они вас так величают — должен взять дитя». Эйсбар пожал плечами: этого еще не хватало. Старушенция ловко пронырнула вглубь гостиной, к столу, и развернула кулек. Эйсбара охватило чувство брезгливости, которое усилилось, когда он бросил взгляд на сморщенное тельце. Брови домиком. Один глаз карий. Другой зеленый. Как у самого Эйсбара. Как у его отца.

— Она говорит, что мать ребенка, упав в реку, реинкарнировалась в рыбу и солнечные лучи будут греть ее через толщу воды, — произнес переводчик.

— Да, ладно тебе, Матвей, нести эту чушь про реинкарнацию, — зло ответил Эйсбар.

Дальше — формальности. Матвею Тимофеичу за молчание было выплачено вознаграждение, которое он благосклонно принял. Для ребенка нашли кормилицу. Эйсбар поселил ее в дальней комнате. С помощью телеграмм, в изобилии отправленных из Бомбея и с борта парохода, на котором через две недели Эйсбар отбыл в Россию, были сняты две комнаты в доме Беланже на Арбате и нанята помощница. Не очень верилось, что «существо» — так Эйсбар называл про себя ребенка — выживет в северном городе. Впрочем, он не очень этого хотел.