Девочка на шаре

Он давно бродил вокруг ротонды с белыми колоннами. Как-то так получилось, что все его пути — куда бы он ни шел: на съемочную площадку, в контору ли, в костюмерные или на склады — пролегали теперь мимо павильончика Ленни. Он не понимал, как это раньше ходил другими дорогами — ведь мимо ротонды так удобно. То, что иной раз приходится делать крюк в километр, а то и больше, не бралось им в расчет. Он долго не решался зайти. Иногда заглядывал в окно, видел ее склоненную над столом головку, и ему хотелось просто легонько погладить ее — он почти ощущал ладонью щекотную летучесть ее волос. Первый визит к ней — он рывком распахнул дверь, усилием воли отбросив сомнения, к месту ли он и будет ли она ему рада, распахнул точно таким движением, каким она открывала первую железную коробку с пленкой, — первый визит к ней действительно напугал его. С тех пор беспокойство его не оставляло. То ему представлялось, что в павильоне холодно и она может простудиться. Он звал Петю, потом передумывал, отсылал того восвояси — «Я сам, сам» — и бежал в ротонду с английским клетчатым пледом. То вдруг ему пришло в голову, что в таксомоторе, который Ленни в конце дня обычно заказывала в конторе по телефонному аппарату, опасно ехать по темным дорогам — мало ли, какой шофер попадется! — и теперь ее по вечерам, вводя в немалое смущение, возил в Ялту личный ожогинский шофер. Однажды ему почудилось, что она зовет его. Он прервал совещание и, сопровождаемый изумленными взглядами, выскочил из кабинета. Добравшись до ротонды, он обнаружил, что она сидит на стуле — бессильно откинувшись на спинку, свесив руки, закрыв глаза, в испарине, с головной болью и температурой. Срочно был вызван врач, Ленни отвезли домой, а через пару недель после того, как она выздоровела, — Ожогин не навещал ее, считая это неприличным, но каждый день присылал цветы и фрукты, — беспокойство Ожогина начало приобретать очертания мании. Он постоянно волновался: где она, с кем, что ела, не замерзла ли, как добралась до дома. Ее лицо и угловатая мальчишеская фигурка виделись ему то в абрисе облака, то в изгибе ветки, то в отблеске морской воды, то среди стволов сосен вдруг мелькал ее силуэт, хотя он точно знал, что она сидит у себя в монтажной. Он заходил к ней довольно часто, и она всегда была рада ему: усаживала за стол, поила чаем, запускала готовый материал, начинала что-то горячо объяснять. Поначалу он мало что понимал и из ее объяснений, и из того, что видел на маленьком монтажном экранчике. Но потом неожиданно для себя «поймал» ее взгляд на мир, ее ритм и темп и сам не заметил, как увлекся. Она открывала ему мир со стороны, о которой он раньше не подозревал: мир нелогичных связей, необъяснимых порывов, причудливых соединений, мир, разбегающийся в разные стороны, мир задом наперед, распадающийся на части и собирающийся вновь в ином порядке. Это было нереально, но это было. Как и сама Ленни казалась ему нереальной, когда он думал о ней засыпая, а наутро оказывалось, что она существует — сидит себе как приклеенная в монтажной.

Иногда она вдруг пропадала, и он начинал сходить с ума. Все валилось у него из рук в прямом смысле: чай проливался, карандаши рассыпались, на площадке взрывались софиты, ломались камеры, звезды закатывали истерики. Но она возвращалась в павильончик — «Александр Федорович! А я несколько дней делала снимки в городе. Нашла удивительные типы!» — и все вставало на свои места.

Только об одном Ожогин и Ленни никогда не говорили: о том, что было после самоубийства Лары, когда он плакал у нее на коленях. Но знали, что оба помнят и думают об этом. И еще. Он всегда замолкал, когда Ленни начинала говорить о необходимости ехать в Москву, чтобы доснять фильму.

— Зачем вам в Москву? Снимайте здесь, — сказал он однажды.

— Ну что вы! — простодушно воскликнула она. — Здесь нельзя. Мне нужен большой город. Трамваи, авто, многоэтажные здания, толпы людей.

Как-то, подойдя к ротонде, он услыхал мужской голос. Прислушался — Кторов. Заглянув в окно, он увидел две головы, склонившиеся над монтажным столом.

— Взгляните, Кторов, — говорила Ленни, — это ваши руки, узнаете? Помните, я снимала вас, когда вы собирали какой-то мехнизм. Вот… вот… сейчас… винтики и гаечки становятся… единым целым. Мне хотелось показать, как из разрозненных элементов, из хаоса создается мир.

— Прекрасно, маленькая Ленни, — отвечал Кторов. — Только…

— Что?!

— Ваш мир слишком механистичен, слишком сух. Ему не хватает влаги. Слеза, катящаяся по щеке, слюна, капающая из пасти собаки, пот, который чья-то рука вытирает со лба. Даже дождь — простой дождь, хлынувший из тучи. Влага для ваших винтиков — это смазка, как…

— …эмоции в реальной жизни.

— Вы отлично меня поняли, маленькая Ленни. Оживите свой мир, заставьте дышать этот металлолом.