Девочка по имени Зверёк

От алтаря уже доносилось: «Credo in Unum Deum…» Вероника, конечно, опоздала. Сильно опоздала, что было грубейшей провинностью! И естественно, не могло остаться незамеченным! Бдительное око старшей сестры по-вороньи зорко и цепко проследило за Вероникой, торопящейся занять свое место. Вероника прошла бы поближе к алтарю, так как очень любила мессы падре Бальтазара и жаждала видеть все вблизи. Но увы! – это было запрещено: у каждой из них в церкви было свое место на скамье. Таким образом сестра Лусия легко примечала отсутствие каждой.

Сидевшая рядом Анхелика прошептала:

– Poena gravis – серьезное наказание…

– Знаю, только уж очень нужно было задержаться!

– Она все же накажет тебя, и объяснения не помогут.

«Объяснений не будет», – вздохнула про себя Вероника.

За месяц Анхелика, если можно так выразиться, привыкла к ней и уже не вздрагивала, когда Вероника ненароком касалась ее руки, не смотрела испуганно и даже улыбалась, когда новая подружка старалась иной раз повеселить ее. Но не более того. По-прежнему Анхелика не говорила ничего сверх того, что касалось лишь жизни в обители. Веронике очень хотелось узнать, как Анхелика оказалась в монастыре, по своему ли желанию, из какой она семьи, есть ли у нее родные и прочее. Но не решалась, чтобы лишний раз не вынуждать подружку нервничать.

Отзвучали последние аккорды органа, падре преподал всем присутствующим благословение, и сестры потянулись к выходу. У самых дверей, как всегда, стояли мать Тересия и сестра Лусия, дожидаясь, пока выйдет последняя из сестер. Матушка настоятельница смотрела на всех ласково, а старшая сестра – строго и сердито, будто именно ей и никому другому предстоит отвечать на Страшном суде за проступки всех присутствующих. Каждой из проходящих мимо она тихо говорила какое-то одно слово. «Капитул», – расслышала Вероника, подойдя ближе. И вдруг, сама не понимая как и зачем, развернулась, вышла из общей, двигающейся к выходу вереницы сестер и направилась к алтарю.

– Падре, – негромко позвала она, ничуть не сомневаясь, что тот еще не ушел и непременно услышит ее.

И действительно, через несколько секунд падре вышел из боковой двери. Он вопросительно смотрел на Веронику.

– Падре, я нуждаюсь в исповеди.

– Прямо сейчас, дитя мое?

– Непременно сейчас.

– Хорошо, подойди к исповедальной нише, я сейчас подойду.

Вероника отошла к стене, где падре Бальтазар исповедывал всех. Здесь и была «исповедальная ниша» – округлый свод ложной арки над окном, украшенным витражом, и каменный уступ-скамья, на который обычно садился сам падре, ставя исповедующихся на колени около себя.

Она ждала его, специально стоя полубоком к проходу и с интересом наблюдая, как сестра Лусия недовольно оглядывается в сторону алтаря и исповедальной ниши.

Подошел падре и сел на каменный уступ, устроившись на овчинном коврике величиной в две ладони и положив на пол, для Вероники, коврик побольше, из шерстяных ниток, грубой крестьянской вязки: он всегда готовился как для долгого разговора, и было стыдно отвлекать его по пустякам. Вероника опустилась на колени возле его ног.

– Я слушаю, дитя мое. В чем ты хочешь покаяться?

«В чем же я хочу покаяться? – Вероника замешкалась. – Чувствую ли я вину за то, что опоздала к мессе? Кажется, не чувствую». Она вздохнула и произнесла, не думая о том, что именно произносит:

– Confi teor… исповедуюсь… – и опять умолкла.

– Тебе нечего сказать, – проницательно заключил падре Бальтазар.

– Я опоздала к мессе, – заторопилась Вероника, опасаясь, что сестра Лусия еще не ушла.

– Это, конечно, большая оплошность, но ведь ты не сокрушаешься об этом в своем сердце, – он не спрашивал, а утверждал, – и раз это не искреннее раскаяние – значит, совсем не раскаяние!

Она вздохнула и поднялась с колен, чтобы уйти.

– Стой, – приказал он. – Я не отпускал тебя. Хорошо в тебе то, по крайней мере, что ты откровенна в своих порывах и чувствах.

Он замолчал, а она не решалась ни сказать что-либо, ни двинуться с места. Он сидел к ней боком, и она не видела его лица, а только капюшон, покрывающий низко опущенную голову. Наконец он произнес:

– Ты здесь уже месяц. Почему ты не приходишь ко мне на беседу?

– Раньше всегда ты сам решал, когда мне следует прийти к тебе.

И тут же смешалась от страшной путаницы. Да, заглядывая в его глаза, со всей для себя очевидностью Вероника понимала: этого человека она знает давно. Очень давно! Некогда, раньше, он и был ее Учителем. Да только когда это – «раньше»? Выходило плохо: ведь она лишь месяц назад впервые увидела падре. Но ведь она сразу узнала его! Верно, да только он-то ее не признал… А может быть, не захотел признать? Наверное, здесь все же скрыто какое-то задание, выполнить которое Вероника должна, не получая подсказок. Как же быть?!

Ее сознание лихорадочно подыскивало объяснение – не находило, путалось, и Вероника, кусая губу, уже едва не плакала от растерянности и огорчения, негодуя на саму себя и беспорядок в своей голове.