– Она поняла! Посмотрите на нее! – Он оглянулся и взглянул на Шакиру с нескрываемым отвращением. – Я слишком хорошо изучил вас, женщин: сначала вы говорите, что все понятно, а потом начинается обычное лживое представление!
Она навострила уши и льстиво произнесла:
– Какое представление, Хафиз?
– Для начала – слезы! О, это непременно! Как же без слез?!
Шакира загнула палец: «Не плакать».
– Затем, конечно, начинается выпрашивание подарков!
Она загнула второй палец: «Никогда ничего не просить».
– А под конец, когда вы ему уже изрядно надоедите, вы начинаете навязывать себя господину и мстить друг другу! Впрочем, порядок ваших действий может быть и иным, но содержание никогда не меняется!
Загнут третий палец: «Не навязываться». Она показала три сложенных пальца главному евнуху:
– Я все запомнила, Хафиз!
Он остановился и стал с удивлением разглядывать ее, будто увидел впервые, потом усмехнулся:
– Да-да, ты не так глупа, птичка. К тому же, как я и предполагал, ты захочешь показать характер. Но в этом гадюшнике твоя главная задача – выжить. И не просто выжить, а остаться в гареме приближенных. И поэтому – ты испортишься. Как все.
Он снова быстро шел, не оглядываясь.
– Ты называешь гадюшником «Жемчужину Багдада» – гарем нашего луноликого господина?! – спросила Шакира с ехидным ужасом, добавив про себя неизменное: «Этого старого козла!»
Хафиз остановился – она увидела, как напряглась его спина и вздулась на шее синяя жила. Он не сказал ничего и снова тронулся вдоль галереи.
– Хафиз! – Она искренне сожалела, что задела его, и, догнав, тронула за рукав: – Хафиз, прости меня! Я сказала дерзость и глупость. Я напрасно так сказала и жалею об этом!
Он обернулся и взглянул ей прямо в лицо:
– Вижу, что сожалеешь, и прощаю тебя. Ты не глупа и не зла, птичка, но слишком порывиста. И если не научишься обуздывать себя, тебе не протянуть здесь долго. Посмотрим, посмотрим… А гадюшником я называю сплетение ваших ничтожных женских натур, до которых господину нет дела: его интересуют ваши тела. Мне же нет дела ни до того, ни до другого. Но вы все – его собственность, имущество, за сохранность которого я отвечаю перед ним.
Наконец они остановились перед дверями приемного зала. Из-за дверей слышался шум беседы, смех, возгласы. Стража распахнула перед ними створки – огромный, роскошно украшенный зал надвинулся, обрушился на Шакиру всеми своими звуками и красками, и ее сознание несколько затуманилось от страха и смущения.
В зале на богато устланных диванах, среди подушек, вкруг весело журчащего фонтана, угощаясь и оживленно беседуя, сидело множество гостей. Все обернулись на вошедшего с девушкой Хафиза.
– Приветствую вас, о мои достойные и сиятельные господа! – громко и внятно произнес главный евнух. – Вот та, которую я обещал для услаждения вашего драгоценного слуха.
И, склонив голову к уху Шакиры, едва слышно, почти ласково добавил, не переставая улыбаться гостям:
– Если ты посмеешь упасть в обморок, моя юная ученая госпожа, я удушу тебя собственным шнурком!
Как ни странно, его слова не только не обескуражили Шакиру, а напротив, придали ей уверенности. Ее губы под полупрозрачной кисеей, прикрывающей нижнюю часть лица, еще слегка прыгали от волнения, но она взяла себя в руки и даже улыбнулась. Гости тоже улыбались и разглядывали ее с вниманием торговцев, оценивающих живой товар.
Шакира сыграла и спела одну песню, за ней другую, третью… Гости одобрительно цокали языками, иногда хлопали в такт музыке в ладоши. Через какое-то время и зал, и люди уже плыли перед глазами Шакиры, все слилось в хаотичный разноцветный поток. Звуки наполняли голову назойливым невнятным гулом, из которого доносилось по временам понятное:
– …хорошенькая и красиво поет.
– Ты счастливчик, Фархад!
– Если она не понравится тебе, Фархад, продай ее мне!
– Или мне: я дам тебе за нее хорошего скакуна!
– Когда она ему надоест, он кому-нибудь ее подарит! Он щедр, наш Фархад!..
После пятой или шестой песни ей предложили шербета, и она с вежливым видом и скромной улыбкой, как ее учил Хафиз, подошла и приняла чашу у весьма полного господина в чалме, украшенной драгоценными камнями.