Девочка Прасковья

тут я спохватился: «О, Господи! Пашка! Ведь уже утро!» От этой мысли я

вздрогнул, но подняться так и не решился. Моя дрожь, видимо, спугнула того, кто

был рядом. Неизвестный встал и отошел. Я услышал, как сильно щелкнула сломанная

его шагами ветка. Какой-то холодок пробежал по моей спине. И тогда я лег на

живот,

а затем резко перекатился на правый бок. И тут я увидел его — странного

незнакомца, потревожившего мой сон. Это был довольно крупный лосенок. Он

выглядел таким несуразным: длинные ноги, неуверенная походка, большие уши и

огромные любопытные глаза. Я встал на колени и протянул ему руку: — Привет! — тихо сказал

я.

Лосенок повел ушами и

подошел ко мне. Осторожно дотронулся губами до пальцев. Я попытался погладить

его по носу, но тут вдали что-то зашелестело, и лесной гость резко отпрянул. А

потом и вовсе побежал прочь. Я встал на ноги и увидел вышедшую из зарослей

лосиху. Она с каким-то недоверием взглянула на меня и несколько раз махнула

головой сверху вниз, будто здороваясь. И я, поддаваясь этому странному

приветствию, тоже махнул головой и почему-то даже сказал: «Здрасьте!» Лосенок

подбежал к своей могучей мамке. Они мило поцеловались и, уже не обращая на меня

никакого внимания, не спеша двинулись по лесу. А у меня в мозгу вновь

промелькнула обжигающая мысль: «Пашка, там же Пашка… уже ведь утро…» И я

кинулся к заимке. Однако последние метры дались мне с большим трудом. Ноги

отказывались слушаться и предательски дрожали. Трясло все тело. Избушка

встретила меня гробовым молчанием. Серая, покосившаяся, как-то враз ставшая

такой печальной и старой заимка превратилась как бы в темную гробницу для

прекрасной лесной нимфы. Я подошел к крылечку в две ступеньки и замер. Там, за

тонкой, покрытой мхом стенкой была моя Пашка… Вернее, только ее тело, измученное тяжелой и такой быстрой болезнью… А душа ее, прекрасная светлая

душа, давно уже была высоко, в недосягаемой для нас вышине, именуемой Царствием

Божиим. А значит, я остался здесь совершенно один… Видеть мертвую Пашку я не

хотел ни за что на свете! Пусть она останется в моей памяти всегда такой живой, такой красивой, такой доброй и нежной, какой я познал ее за эти дни нашего

незапланированного путешествия, где столько дней были только мы и тайга да еще

наши невидимые небесные покровители… Такой дикий холод пронзил все мое

существо, что все ледяные залы внутри горы не шли ни в какое сравнение.

Я застонал и сел у

двери. Нет, я не смогу войти туда. И не пойду… Пусть Пашка будет для меня

всегда живой! Ведь она сейчас сидит где-нибудь на легком белом облачке и, видя

меня здесь, как крошечную былинку Мироздания, весело посмеивается, ибо ее уже

больше никто и ничто не сможет обидеть, унизить, заставить страдать…

Счастливая! Я невольно взглянул на небо. По бархатной синеве спокойно плыли

четыре нежных облачка… Солнце уже вот-вот должно было подняться над деревьями.

Его лучи струились по лесу, покрывая позолотой замшелые стволы сосен. Какое

чудное утро! Как хочется жить и радоваться, и как же больно и холодно у меня в

груди… Все стало сразу ненужным, серым, чужим… Я больше не хочу ничего

делать, не собираюсь идти расчищать поляну для вертолета, не желаю разводить

костер-маяк… Я просто сидел и неизвестно чего ждал. Я никак не мог смириться

с дикой мыслью, что я один, что Паша уже никогда не появится рядом и что я

никогда (представляете, никогда!) не услышу ее голоса, смеха, не увижу ее

всепроникающего взгляда, не дотронусь до шелка ее озорных косичек.

— Пашка-Пашка… девочка

Прасковья… Как же так все получилось… почему произошел такой жуткий финал в

нашем походе… Нет же! Нет! Ты — жива! Я не отдам тебя никому, моя Пятница! —Я вскочил и бросился к двери.

Но, дотронувшись до

ручки, снова сник. Мертвая тишина внутри избушки говорила о страшном. Я вновь

опустился на порожек и сидел, облокотившись о стенку, как у той рябины во сне, и безучастно глядел на медленно выходящее солнце. Яркий апельсин все никак не

решался выглянуть из-за вершин. В районе горной гряды звучно протрещал вертолет

и отклонился к поселку лесозаготовителей. Мне даже почудилось, что там залаяли

испуганные собаки. Хотя вряд ли это были собаки, уж больно далеко отсюда было

это селение-призрак. «Господи, почему же все так вышло!» — думал я. Ни бурная

река, ни Водокруч, ни комары, ни болотные топи, ни крутые скалы, ни мутная вода

озера, ни злобные псины, ни грозы — ничто не смогло нас поразить! А тут вдруг

эта горячка да такая быстрая и нелепая развязка… Слезы прихлынули к моему

лицу. Как же я теперь посмотрю в глаза маме, тете Клаве, тете Зое… Не уберег!

Не спас! Не помог! А они ведь все так на меня надеялись… Я вскочил и отбежал

от сторожки. Пометался по полянке и отчаянно закричал: — Пашка! Пашка-а-а!

Эхо зычно заметалось

среди деревьев, кустов и завалов, ища путь к небу. И тут вдруг я отчетливо

услышал спокойное:

— Жор, я тут!

Я вздрогнул и огляделся.

Нигде никого не было. Поднял голову: в небе лишь одинокое легкое белое облачко

в виде медленно плывущей девушки.

— Паша! — крикнул я и

замахал руками. — Не улетай!

— Жор, иди сюда! — снова

послышалось за моей спиной.