Девочка с персиками

И если она действительно хочет "фик-фик", то есть ебаться, то тогда она с тобою пойдет. Если же нет, то тогда она может дать тебе пощечину или послать к "тойфелю", то есть к черту или еще куда-нибудь подальше. Но на хуй она тебя никогда не пошлет, поскольку такое выражение в немецком языке отсутствует!

Скотина Шмаликс лишил меня места в мастерской в Академии

Художеств на Шиллерплац. После того, как в прошлом году ушел на пенсию Фриденсрайх Хундертвассер, этого тупого мудака взяли профессором на его место. И он стразу же набрал кучу новых студентов, постаравшись избавиться от старых, доставшихся ему в наследство от его именитого предшественника. Так, придя в очередной раз в ателье, я обнаружил, что на моем месте малюет теперь пухленькая румынка Лора. Поговорив с ней буквально несколько минут, я обнаружил, что она "гайль". По-моему, это было все, на что она только была способна.

Разумеется, я стал, как умел, углублять ее способности, чтобы хоть как-то утешиться. Однако это занятие мне скоро наскучило ввиду моей очевидной полигамной ориентации, а еще потому, что мне начал названивать ее папа из румынского города Тимишуары – столицы немецкоязычной области Зибенбюргена. Папа неплохо болтал по-немецки и он недвусмысленно намекал, что мне было бы неплохо навестить их семью на Вайнахтен (Рождество), чтобы познакомиться ближе.

Я вежливо отказался. На другой день мне отказала Лора. Она не хотела, чтобы я ебал ее просто так. Чтобы меня уколоть, она потрахалась с моим соседом, шведом по фамилии Хакансон. Я плюнул на все и окончательно забил на Академию. После семи лет упорной учебы.

Так я остался без места и без диплома.

В то тихое воскресное утро, когда Будилов еще пилил на поезде в

Вену по безрадостным просторам южной промышленной Польши, исписанной графиттями с названиями западных панк-групп типа – "KISS" и

"Rammstein", мне позвонила какая-то женщина и предложила зайти к ней в гости. Время мне позволяло. Она жила на Нойбаугассе, имея ателье в том же доме. Она тоже была фотографом. Она предлагала пообщаться в качестве фотографов в связи с моим проектом. Я принял ее приглашение из любопытства и через какое-то время уже сидел у нее в студии.

Как женщина она была не в моем вкусе. Ей было уже под сорок. Но две ее дочери, фотографии которых висели по стенам, мне сразу понравились. Они были примерно в возрасте Лолиты и выглядели привлекательно.

– Почему вы не фотографируете их голыми? – спросил я.

– Мне не удобно это им предложить. Надо, чтобы это сделал кто-то другой. Нужен взгляд со стороны. Это самое главное.

– Вы имеете ввиду меня? Что ж, я могу сделать такой общий портрет

– вы все вместе голые. Можно купить много разных цветов и создать красивую инсталляцию.

– А как вас зовут? Я имею ввиду фамилию, – спросила она.

– Яременко-Толстой, – промямлил я, полагая, что она может закомплексовать на имени. – А вас?

– А меня Штраус-Вагнер!

Я осекся, решив, что она шутит. Она сказала, что работает фотографом в Фолькстеатре. Этому я тоже не поверил.

Я поспешно простился, сославшись на то, что мне надо спешить на вокзал, и выскочил в тишину воскресного города. До прибытия поезда оставался час, поэтому я решил прогуляться до Зюдбанхофа пешком.

Проходя мимо Фолькстеатра, я внимательно осмотрел афиши. На всех фотографиях сцен из спектаклей и на портретах актеров внизу стоял копирайт – Џ Strau?-Wagner…

Будилов из варшавского вагона не вышел. Он из него выпал. Вместе с Будиловым из вагона вывалились его картины, которые он с собою привез.

– А где Карин? – спросил он, опасливо озираясь по сторонам.

– Она ждет тебя дома.

– Это далеко? – поинтересовался Будилов.

– На Терезианумгассе – минут за десять дойдем.

Будилов привез с собою гармонь, на которой играл летом в

Норвегии, чтобы заработать денег.

– Буду играть на Марияхильферштрассе, – заявил он. – Там можно играть?

– Наверное, можно.

– У меня еще есть полбутылки водки, хочешь глоток?

– Давай!

Пока я пил из бутылки, Будилов прилег на асфальт.

– Ты что, собираешься здесь спать?

– Устал с дороги. Хочется полежать.

– Вставай, полежишь у Карин.

Я с трудом взвалил пьяного Будилова на плечи и, матерясь, поволок его по венским улицам вдоль Бельведера вместе с картинами и гармонью навстречу его новой судьбе.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Непредвиденные трудности. Юра выдает себя за психиатра.

К подготовке предстоящего мероприятия я подошел с лихорадочным энтузиазмом. Прежде всего, я пообещал Клавдии все, что она от меня хотела. Кучу перформансов, кучу голых поэтов и поэтесс, слайд-шоу, видео-показы, прочее. И, разумеется, голого лондонского психиатра

Карла Йенсена…

Конечно, у меня был подсознательный страх, что Йенсен может не согласиться, но я его в себе сознательно подавил. Мой страх имел под собой основания. Год назад, когда мы делали фестиваль в лондонском

Ай-Си-Эй, Карл Йенсен был ведущим британским специалистом по наркотикам, но у него еще не было теплого профессорского места в

Новой Зеландии, в сказочной далекой стране, где много солнца, девушек и диких обезьян.