Девочка со спичками

В эфир в эти дни Соколов выходил крайне мало, и даже те жалкие пару часов, что он обязан был стримить по негласному общественному договору со зрителями, давались ему с огромным трудом. Он забивал стримы какой-то ерундой: выставками, посещением ничего не значащих конференций и расплывчатыми намеками на грядущие изменения в сфере безопасности, которые только подогревали интерес к сто сорок седьмому и рождали тонны слухов и жаркие споры, горячую поддержку и явное неприятие.

Он вещал на камеры безупречно, но чем больше проходило времени с их столкновения с Кирой в школе, тем сильнее ему казалось, что он несет несусветную чушь, которая больше не имеет никакого значения, – и все, все это видят, только никто не решается сказать ему об этом в лицо.

Соколов подолгу смотрел в пустые зеркала, где были золото и зелень, и почти не видел в них себя – его отражение стало чужим, как будто его уже исключили из списка живых, приговорили к казни и он с минуты на минуту ожидал палача.

Ему было плевать, что есть, что пить, во что одеваться, – хорошо, что Кристин заботилась о нем и не позволяла сильно отклоняться от привычного графика, протокола, гардероба и меню, – и только этот похоронный ритм все еще позволял ему держаться в реальности.

Люди в пиджаках и свитерах с горлом так и не задали ему ни одного вопроса, они как будто онемели – код работал безупречно, – хотя наверняка чувствовали что-то неладное – конечно, по-своему, спинным мозгом, но никто из них не набрался смелости просто посмотреть ему в глаза. Его охрана вообще не любила смотреть в глаза – в этом таился вызов, намек на ответственность, право голоса и собственное мнение, а такое в системе никогда не поощрялось и однозначно привлекало слишком много внимания. Но если бы вдруг они все-таки заглянули в его глаза, то увидели бы в них панику и хтонический ужас.

«Ничего страшного. Так бывает. Это бывает со всеми».

Что именно бывает и кто такие все, Соколов не знал – но от этой фразы, повторенной в сотый раз за день, почему-то становилось легче.

Кира-Макс (или все-таки Полина?) временами казалась ему почти демоном, и тогда он метался в бессильной ярости по комнатам и сбрасывал с поверхностей мелкие предметы – и те летели на пол, разбивались или закатывались в углы, и тогда он сам превращался в предмет, загнанный в угол.

Но чаще Игорь просто стирал грим, и смотрел на след от арматуры, и прикасался к нему, воображая, что Кира специально его так пометила, что это какой-то их тайный знак, для него и для нее, – а значит, они точно будут вместе, ведь они оба прошли через ад. И поэтому она непременно вернется, ведь он – президент, и только он способен защитить ее от него самого и от мести черных людей, – а они точно будут мстить за него, и поэтому Кира ни за что его не выдаст, ведь ей это крайне невыгодно.

Эта хрупкая логическая цепочка держалась только на том, что он же совсем ничего не сделал ей в ответ: не отправил вслед полицейских, не посадил ее в «одиночку» и не пытал. Черт, да он даже ни разу не написал ей ничего угрожающего! Он просто ждал.

Соколов убеждал себя, что это недоразумение, что Кира обязательно вернется, ведь они поговорили, и он попросил прощения; что она, наверное, просто испугалась последствий – но на самом деле, в глубине души, она его любит, точно любит – ведь она любила его в «Капсуле», поэтому просто не может не любить в реальности.

Иногда Игорь видел ее во сне, она смеялась – и тогда ему становилось так жутко, и сердце так щемило, что он вскакивал с кровати посреди ночи, и напивался в тряпки, и крутился в своем кресле с дикой улыбкой, воображая, что и школу-то взорвал не он, и Кира в ней вовсе не пострадала – вот же она, только что улыбалась ему, – и это все морок, морок и туман, и ничего больше.

Но утром иллюзии рассеивались, дневной свет уничтожал любую неоднозначность, и тогда ужас накатывал на него с новой силой, заставляя мерить нервными злыми шагами Семиречье. В такие моменты он всерьез ожидал какого-то звонка или сообщения. А может, к нему прямо сейчас кто-то должен ворваться с круглыми глазами и передать серебристую папку с его, Соколова, именем на обложке? Но почему именно папку, а не, например, видео, залитое в Сеть? Черт его знает, но что-то такое непременно должно было случиться, ведь тайное всегда становится явным…

«Расскажет или нет? И что мне делать, если расскажет?»

Он так извелся от этих мыслей, а еще от отсутствия сна и перспектив, что к концу недели почти мечтал, чтобы она рассказала всю правду о теракте, – настолько тяжело ему было раз от раза просыпаться и резаться о реальность, как о битое стекло, – хотя в глазах всех остальных не происходило ровным счетом ничего.

Кира просто исчезла.

Соколов часами пересматривал запись их сна и морщился в особенно позорных местах – но это хотя бы немного переключало его внимание с тягостного ожидания наказания и постепенно даже стало приносить извращенное удовольствие.