Девочка у моста

Глядя на нее, Конрауд подумал, что она наверняка унаследовала характер своего отца. В молодые годы Энгильберт мечтал стать актером и принимал участие в спектаклях дома культуры, что располагался у Тьёднина. Судя по тому, как ему удалось поднять психологизм спиритических сеансов на качественно новый уровень, драматического таланта ему было не занимать. Если верить отцу Конрауда, во время сеансов Энгильберт исполнял роль медиума так самозабвенно, будто выступал в качестве персонажа знаменитой классической пьесы. Ему было достаточно продемонстрировать небольшую частицу своего дара, чтобы погрузить легковерных завсегдатаев сеансов в атмосферу, схожую с той, что царит в театре, когда на сцене разыгрывается великое драматическое произведение. При условии, разумеется, что и сами участники этого своеобразного представления были обманываться рады, — некоторые из них приходили вновь и вновь, что упрощало работу отца Конрауда. Иногда ему даже случалось подсылать на сеанс кого-нибудь из своих приятелей, чтобы тот брал на себя роль безутешного вдовца, благодарного за оказанную ему услугу, а остальные участники лишний раз убеждались в выдающихся способностях медиума связываться с потусторонним миром.

Это надувательство доверчивых сограждан приносило парочке немалый доход — в годы войны люди располагали лишними средствами, и, по словам отца Конрауда, он никогда не видел так много банкнотов, как в тот период. Однако в дальнейшем он настолько уверился в себе, что потерял бдительность, поэтому в один прекрасный день зерна сомнения дали всходы, и стало очевидным, что их с Энгильбертом спиритические сеансы — это не более чем беззастенчивая постановка. Газеты запестрели сенсационными заголовками о шарлатанах от спиритизма, и на репутации ясновидящего был поставлен жирный крест. Отцу Конрауда же не оставалось ничего иного, как, сохраняя хорошую мину при плохой игре, подыскивать себе новое занятие.

— Вообще-то, мне хотелось переговорить с тобой еще кое о чем, — сказал Конрауд, удерживая Эйглоу за руку. Она была явно раздражена, и он сознавал, что тут есть и его вина: сомнение, с которым он воспринял все, что она говорила, задело Эйглоу за живое, и чтобы вернуть ее расположение, было недостаточно просто продолжить беседу как ни в чем не бывало. Конрауду было необходимо коснуться одной деликатной темы, но он пока не решил, с какой стороны к ней лучше подобраться. Он только знал, что ждать дольше не может.

— И о чем же?

— О наших отцах, — произнес Конрауд. — О том, что тебе рассказала та женщина.

— О том, что их видели вместе?

— У тебя есть какие-либо догадки касательно того, чем они занимались? Я понимаю, что мы все это уже обсуждали, но теперь появилась эта новая информация.

— Я бы не стала придавать большого значения тому, что она говорила. Их видели вместе — и на этом все. Маульфридюр не смогла вспомнить, где она об этом услышала и от кого, и почему вообще была затронута эта тема. Возможно, они встретились случайно — просто столкнулись на улице, и за этой встречей ничего не стоит.

— Ну да, разумеется, — проговорил Конрауд. — Вероятно, не следует здесь искать каких-то потаенных смыслов, но меня продолжает мучить один вопрос, который, я полагаю, лучше обговорить с тобой: ты как-то сказала, что Энгильберт весьма расстроился, узнав о смерти моего отца.

— Да, это так. Мама рассказывала мне, что он сделался очень нервным и даже стал бояться темноты — вплоть до того, что с наступлением сумерек не осмеливался находиться в комнате один. Я ведь тебе уже говорила, что отец был очень чувствительным.

— Возможно ли, что существовала какая-то иная — более весомая — причина, которая могла бы объяснить его нервозность и о которой ты с твоей мамой не были осведомлены?

Эйглоу вопросительно подняла брови:

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты же говорила, что Энгильберт нелестно отзывался о моем отце, — что тот был пьяницей и пройдохой, по милости которого он ввязался в темные дела и впоследствии горько об этом пожалел. Я посчитал само собой разумеющимся, что он намекал на их совместную деятельность во время войны.

— Ну да.

— А что если он имел в виду нечто, случившееся позднее?

— Я тебя не понимаю.

— Мой отец оставил после себя коллекцию газетных вырезок с заметками об эзотерических практиках. Опубликованы они были незадолго до его смерти — следовательно у него вновь проснулся интерес к этой теме спустя годы после того, как они сотрудничали с Энгильбертом во время войны. Насколько я знаю, тот являлся единственным экстрасенсом, с которым был знаком и когда-либо имел дело мой отец. А теперь выясняется, что их видели вместе незадолго до того, как отца убили. Если сложить все эти факты воедино — газетные статьи, реакцию Энгильберта, то, как он отзывался об отце и обвинял его во всех грехах…

— Ты на что намекаешь?

— Как ты полагаешь, твой отец был способен на нечто подобное?

— Ушам своим не верю! — возмутилась Эйглоу. — Ты что же, думаешь, что это моего отца рук дело?