Девочка у моста

Женщина горько разрыдалась, а Лейвюру не оставалось ничего иного, кроме как в смущении переминаться с ноги на ногу у входной двери, — как реагировать на эмоции несчастной женщины, он даже не представлял. Больше всего ему хотелось поскорее покинуть это унылое место.

— Она ведь у меня была такая дюймовочка, — снова заговорила мать Нанны. — Тоненькая, как тростинка. Я родила ее недоношенной. Ела она, как птичка. Да и потчевать мне ее было особо нечем, до тех пор пока я не устроилась работать в клинику, — вот оттуда я уже стала приносить кое-какой провиант.

Лейвюр опять не нашелся с ответом. Он молча глядел на ту самую куклу, которую заметил под мостом накануне. Теперь она лежала на столе, у которого сидела женщина. В следующий момент она взяла куклу в руки, расправила ей платье и погладила по спутанным волосам.

— Мне сказали, что озеро в том месте не так и глубоко. А вот для моей девочки оно оказалось даже слишком глубоким. Для своего возраста она была совсем крохотной. Нанне уже двенадцать лет исполнилось, а она все никак не хотела расставаться с этой поломанной куклой. Просто удивительно. Не брошу ее, говорит, и все тут…

Несколько мгновений Лейвюр сидел неподвижно, а потом выкопал из завалов на своем письменном столе курительную трубку и принялся набивать ее табаком из лежавшей тут же пачки.

— Это был один из самых тяжелых моментов, что мне пришлось пережить, — проговорил он. — Вся эта атмосфера безнадежности и убитая горем женщина… Она ломала голову над тем, что могло произойти с ее дочерью, и не находила ответа. У нее не было никаких предположений насчет того, почему жизнь ее ребенка оборвалась столь трагично.

— А потом вы с ней еще встречались? — спросил Конрауд.

— Нет, не встречались. Я ее больше ни разу не видел. Вероятно, ее уже нет в живых?

Конрауд кивнул.

— После трагедии она уехала из города, — объяснил он. — В свой родной Кеблавик. Насколько я знаю, с тех пор она жила одна и скончалась уже довольно давно.

— А что говорит эта ваша знакомая-экстрасенс? — поинтересовался Лейвюр, и по его тону было понятно, что он думает о таких, как Эйглоу, — для него они являлись обычными шарлатанами. — Девочка ей все не дает покоя?

— Да нет, — ответил Конрауд. — По ее словам, девочке нехорошо: вокруг нее какая-то скверна. Для меня, как я вам и говорил, все эти измышления из области фантастики — темный лес.

— Девочке нехорошо, — протянул вслед за ним Лейвюр, даже не пытаясь скрыть пренебрежения. — Ну а как ей еще может быть? Вот такие они все и есть, эти медиумы. Ничего кроме банальностей от них не услышишь.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Конрауд. — Моя знакомая — человек очень честный.

— Ну безусловно, честнее не бывает. Никаких сомнений, — саркастически заметил Лейвюр.

— А еще вам что-нибудь запомнилось о вашем посещении Скоулавёрдюхольта?

— Да вроде нет. Единственное… мне показалось, что когда мать Нанны говорила о том, что девочка мала для своего возраста, она имела в виду и ее когнитивное развитие.

— Вот как?

— Да, такое у меня сложилось впечатление.

— Действительно, для двенадцатилетнего ребенка она слишком уж была привязана к своей кукле.

— Вот именно.

Конрауд молчал, не будучи уверенным, как продолжать этот разговор. Ему хотелось спросить еще кое о чем, но он почему-то не решался. В спиритических сеансах он никогда не участвовал, в призраков не верил и воспринимал истории о привидениях лишь в качестве фольклорного жанра — плода воображения людей, что обитали в незапамятные времена на хуторах. Ну разве есть место таким россказням в современном мире научно-технического прогресса? И под каким еще углом он должен рассматривать подобные вещи, если не с точки зрения полицейского, который обладает трезвым рассудком, руководствуется исключительно фактами и ко всему относится скептически, пока не убедится в обратном на собственном опыте? Именно поэтому ему и было так нелегко сформировать свой следующий вопрос.

И все же, после долгих колебаний, он наконец произнес:

— А вы не знаете, какая участь постигла в конце концов ту куклу?

16

Сиротливого вида сарай на Ватнслейсюстрёнде[13]располагался так близко к морю, что было слышно, как волны разбиваются о прибрежные скалы. На полу сарая лежал полностью обездвиженный молодой человек — он был накрепко примотан скотчем к валявшемуся на боку раскуроченному стулу. Его голова была вся в крови, лицо превратилось в один сплошной синяк, а три пальца на руке были сломаны. Все это, наряду с другими увечьями, ясно свидетельствовало о том, каким жестоким пыткам его подвергли. Запах керосина, которым его облили в области паха, смешивался с соленым ароматом морской воды, а его стенания потонули в какофонии криков кружащих над сараем птиц и в шуме волн, что накатывали на покрытый лавой берег и рассыпались на миллионы брызг, ударяясь об утесы.