Девочка в гараже. Реальная история приемной мамы

Мужчина назвал фамилию и номер заключенного. Женщина тоже подошла ближе и назвала фамилию и номер – уже другие. Я ждала, зная, что мне предстоит произнести вслух фамилию Карен. В новостях постоянно упоминалось ее дело, мой тайный приезд сразу стал бы явным.

Я наклонилась ближе к динамику.

– Карен Бауэр, – тихо сказала я, надеясь, что остальные не расслышат. Мое лицо вспыхнуло от стыда, я отошла и встала позади всех. И не поднимала головы, поэтому не видела, смотрит кто-нибудь на меня или нет. Сама я не сводила глаз со своего водительского удостоверения, которое нервно вертела в руках.

Наконец ворота открылись. Наша маленькая группа вошла в них, а затем в двери тюремного вестибюля, где мы оставили в запирающихся шкафчиках личные вещи. Я держалась в стороне, пока мы пятнадцать минут ждали надзирателя. Он попросил каждого предъявить водительские права и поставить подпись. Я пропустила остальных вперед.

Как только все расписались и прошли через рамку, надзиратель открыл дверь, пропуская в зону свиданий всех, кроме меня.

– Дебра Мерк! – назвал он меня голосом, который гулко раскатился по всей комнате ожидания. – Бауэр содержится в строгой изоляции, поэтому ей запрещены посещения в общей зоне. Ваше свидание состоится в отдельном помещении с окном и телефоном.

Если раньше остальные не знали, к кому я пришла, то теперь поняли наверняка. Позор преступления Карен повис надо мной, как черная туча. Я слабо улыбнулась надзирателю.

– Я вернусь за вами через минуту, – пообещал он.

Укрепленная дверь наглухо захлопнулась, я осталась одна в тихом и стерильном вестибюле. Через несколько минут появился надзиратель и велел мне следовать за ним. Мы прошли по короткому коридору, между дверей отдельных комнат для свиданий. В каждой двери было большое окно, свидания проходили под визуальным надзором. Надзиратель впустил меня в одну из комнат с пластиковым стулом, коротким столом, телефоном и окном, за которым была видна вторая, точно такая же половина комнаты.

– Сейчас приведут Бауэр, – сообщил надзиратель, закрывая дверь.

Вскоре два надзирателя ввели Карен в комнату напротив моей. Она была в оранжевой робе, ноги ей заковали в кандалы, и при ходьбе она шаркала ими по полу. Ее талию охватывал широкий пояс, наручники были пристегнуты к нему большим серебристым кольцом. При виде ее в наручниках и цепях у меня сжалось сердце. Я не ожидала увидеть ее такой. В Каспере мы встречались с глазу на глаз в одной и той же комнате, руки и ноги Карен были свободны. Я невольно заплакала; Карен, увидев меня, заплакала тоже и потупилась, словно желая спрятать лицо.

Один надзиратель взял ее за плечо, помогая сесть на стул. Она села и посмотрела на меня. Мы, плачущие, смотрели друг на друга.

Я взялась за телефон. Карен заерзала, пытаясь достать до него – но с пристегнутыми к поясу руками едва смогла дотянуться. Держа телефон на расстоянии ладони от лица, она произнесла:

– Придется говорить погромче. Только так мы услышим друг друга.

Абсурд! Как, по их мнению, заключенный должен говорить по телефону, если даже не может поднести его к уху? Хотя да, тюрьма не для удобства заключенных, а для ограничения их свободы. Придется довольствоваться тем, что есть.

– Как ваши дела? – спросила я, утирая слезы.

На ее робе оставались мокрые пятна.

– Не так уж плохо. Лучше, чем в другой тюрьме. Ну, если не считать наручников и кандалов, – и мы обе фыркнули, притворяясь, что нас рассмешило то, в чем не было ничего смешного.

– Есть какие-нибудь новости от адвоката? – спросила я.

– Только то, что обвинение твердо намерено добиваться смертной казни. Не знаю, как все сложится. Но пока что говорят вот так, – Карен закусила щеку изнутри, пристально глядя на меня сквозь стекло.

Смертная казнь. Господи, неужели это происходит на самом деле? Мой разум был не в силах осмыслить такое страшное известие.

– А как к этому относитесь вы? – спросила я. Ну и дурацкий же вопрос!

– Не знаю. Грустно из-за детей, но, может, это и к лучшему. Или это, или жизнь в тюрьме. Вряд ли я смогла бы выдержать здесь всю жизнь, – слезы хлынули у нее с новой силой. Она помотала головой, словно сомневалась в своих словах.

Я не знала, что сказать.

– Вы узнали что-нибудь? Про детей? – Она с трудом удерживала телефон, который так и норовил выскользнуть из пальцев.

– Нет. Думаю, у них все хорошо. Слышали что-нибудь от родителей?

– Нет. Ни от кого, кроме вас, – она тепло улыбнулась мне. – Но мне надо задать вам очень важный вопрос, – Карен придвинулась ближе к разделяющему нас окну.

– Какой? – Я тоже придвинулась к стеклу. Через стекло мы слышали друг друга лучше, чем по телефону.

– Может, подумаете, не хотели бы вы оформить законное опекунство на малыша, когда он родится? Не хочу, чтобы его забрало УДС. Если он попадет к ним, я никогда не узнаю, что с ним, – в ее глазах была мольба, надежда на желанный ответ.

Не веря своим ушам, я откинулась на спинку стула.

Господи, стоит мне только подумать, что ненормальней уже некуда – и тут же очередной удар!