Девочка-зверь

Появился конферансье и сообщил нам то, что мы знали и без него. Что сейчас жюри удалится на совещание, где будут выделены лучшие шесть пар. Занавес задвинулся. На сцену ринулась пресса и, путаясь в занавесе, стала искать в нем щели. Зрители разделились на компании и кружки и зашумели, обсуждая претендентов. Задуло теперь уже со всех сторон.

— Многие из дам очень даже бэзабль,[14] — сказал Джи Джи, наконец отвернув свой винт десятисантимовой монетой.

— Я же говорю, что ты некрофил!

— Глупый кон, что может быть лучше созревшей женщины! Они ценят мужчину. И как они делают это… о! — Джи Джи закатил глаза. Он романтик. Несколько раз в год он объявляет мне, что у него, кажется, «гранд амур».[15]

— Некрофил, без сомнения. Как фотограф, ты предпочитаешь старых писателей, как мужчина, — пожилых женщин.

Джи Джи замахнулся в меня камерой. Расхохотался.

— Это не моя вина, Лимоноф, что писатель становится известным к старости… Но ты можешь сделать что-нибудь, чтобы твои фото подскочили в цене. Например, совершить ужасное преступление… Или лети в Бейрут и сделай так, чтобы тебя украла «Исламик Джихад»…

«На хуя я им нужен, — сказал я. — Пусть я уже француз, в паспорте стоит место рождения: СССР. И гражданство, как ты знаешь, я получил вопреки желанию правящего класса. Французское правительство и пальцем не пошевельнет для меня. Даже довольны будут…»

Конферансье вытащил на сцену толстую старую блондинку и, чтобы занять зрителей, начавших роптать по поводу затянувшегося совещания жюри, пригласил ее танцевать. Танцевал он так же механично, как улыбался, но правильно. Нужные повороты, нужные па. В наше время многие личности занимаются не своим делом. Может быть, из этого конферансье вышел бы хороший солдат, а? Зрители нашли танец шестидесятипятилетней блондинки с конферансье двадцати девяти лет трогательным. Она показала ему свое удостоверение. Он сказал ей спасибо за ее молодость. Ему подали букет цветов в целлофане, и он преподнес толстой старухе цветы. Мы с Джи Джи решили, что все это было заранее подстроено. «Ку монтэ».[16]

Повозившись еще немного, провыв трубадурный марш во все усилители зала, один находился лишь в пяти метрах от нас, устроители вытолкнули жюри на сцену. Члены вышли и столпились. Наглый оператор телевидения вывез камеру и, став к нам толстой задницей, стал снимать жюри.

— Люди телевидения еще наглее вас, фотографов, — заметил я Джи Джи.

— Та гель,[17] — лениво отшутился Джи Джи.

Они начали с шестого приза. Серебряный ночной горшок с двумя ручками достался «Вере» и ее партнеру, осколку солидного века. Сжимая горшок, они отошли, куда им было указано, к еловой рощице, и стали. Фотографы, танцуя перед ними, один даже присел на корточки, запечатлели их довольные лица. Очевидно, они считали шестое место своим.

— А почему вы, месье, сидите в зале и ленитесь взобраться на сцену? — спросил я Джи Джи.

— Это не мой профиль. Меня интересуют писатели и вообще люди искусства.

Я назвал Джи Джи Обломовым.

Пятое место… Они присудили пятое место «Лешке и Наде»! Раздалось было несколько хлопков, но аплодисменты были заглушены свистом, и ропотом, и криками протеста. В дальнем от нас проходе, где все двадцать четыре пары столпились, ожидая своей участи, я увидел, как дернулся и застыл на месте «Лешка». Лицо его посерело. «Надя» в чем-то убеждала его и наконец, взяв за руку, попыталась вытащить на сцену. Он зло отказался идти и вырвал руку. Всеобщее замешательство опасно перерастало в скандал. Конферансье спустился в толпу и принялся наговаривать «Лешке» на ухо, по-видимому, аргументы. Сообща, он и «Надя», под руки подняли злого «Лешку» на сцену. Актер — бывший боксер — вручил Наде серебристый сосуд. Более элегантный, нежели шестому месту, но также с двумя ручками. Их отвели и поставили рядом с «Верой» и ее партнером.

— Ну, — обратился я к Джи Джи, — в очередной раз возобладала привычная несправедливость. Я бы еще мог понять, если бы им присудили второе место, но пятое! Это уж разительно несправедливо. Посмотри на него — он из серого становится зеленым! — «Лешка» таки мрачнел на глазах. Запали, зазеленившись, щеки, а у глаз легли черные тени.

— Путэн бордель, — сказал Джи Джи, впрочем, спокойно, — ты, Лимоноф, что, первый год живешь на свете?

— Но ведь пятнадцатому номеру аплодировали больше и дольше всех. Я уверен, что, если бы голосовал зал, зрители, — две третьих — были бы за них. Мне жалко его, Джи Джи, посмотри, как он переживает. Сгорбился даже.

— Да, мэк[18] побледнел, — согласился Джи Джи.