Девочки

Мне хотелось пнуть велосипед, что-то вырубить, но это будет уж совсем жалкое зрелище, пьеска с истерикой, которую никто не увидит. Я еще раз попробовала надеть цепь, но безуспешно, она все равно соскакивала. Я уронила велосипед в пыль и уселась рядом. Переднее колесо немного покрутилось, замерло. Я уставилась на распластанный, бесполезный велосипед. Его цвет назывался “студенческий зеленый”, в магазине мне сразу представился крепкий студент, провожающий меня домой с вечерних занятий. Слюнявые фантазии, дурацкий велосипед — я нанизывала разочарования одно за другим, пока они не превратились в плач о моей посредственности. Конни сейчас, наверное, с Мэй Лопес. Питер и Памела покупают комнатные растения в орегонскую квартиру, замачивают чечевицу для ужина. А я? Слезы стекали у меня по подбородку, капали в грязь — сладкое доказательство моих страданий. Пустоты́ внутри, вокруг которой я могла свернуться словно животное.

Сначала я его услышала и только потом увидела: по дороге, грохоча, вздымая колесами пыль, катил черный автобус. Серые заляпанные окна, внутри — мутные фигуры людей. На капоте автобуса было намалевано сердце с жирными ресницами, будто глаз.

Из автобуса вылезла девочка в мужской рубашке и вязаной безрукавке, тряхнула тусклыми рыжими волосами. За стеклами кто-то двигался, слышались голоса.

Белое лицо в окне: смотрит на меня.

У девочки оказался певучий голос.

— Что случилось? — спросила она.

— Велик… — сказала я. — Цепь соскочила.

Девочка попинала колесо сандалией. Не успела я узнать, кто она, как спустилась Сюзанна, и сердце у меня подпрыгнуло. Я вскочила, принялась отряхивать колени. Сюзанна улыбнулась, но как-то отстраненно. Я поняла, что она не помнит, как меня зовут.

— Магазин на Ист-Вашингтон, — сказала я. — Позавчера.

— А, точно.

Я думала, она скажет что-нибудь, какое, мол, странное совпадение, мы опять встретились, но она будто заскучала. Я все посматривала на нее. Мне хотелось напомнить ей о нашем разговоре, о том, как она сказала, что я человек думающий. Но мне никак не удавалось поймать ее взгляд.

— А мы видим, ты тут сидишь, и думаем, капец, вот бедняжка, — сказала рыжая. Потом я узнала, что ее зовут Донна. Видок у нее был тронутый, бровей совсем нет, и от этого лицо казалось инопланетно-пустым. Она присела, осмотрела велосипед. — Сюзанна сказала, что тебя знает.

Втроем мы попытались надеть цепь. Поставили велосипед на подножку, запахло их пóтом. Когда я уронила велосипед, то каким-то образом погнула шестеренку, и теперь зубцы торчали в разные стороны.

— Твою мать. — Сюзанна вздохнула. — Тут хрен разберешься.

— Тут, не знаю, какие-то плоскогубцы нужны, — сказала Донна. — Так не починим. Тащи его в автобус, потусуешься с нами.

— Подбросим ее до города, — сказала Сюзанна. Обо мне она говорила деловито, как о беспорядке, который нужно прибрать. Но я все равно была рада.

Привыкла уже думать о людях, никогда не думавших обо мне.

— У нас праздник солнцестояния, — сказала Донна. Мне не хотелось возвращаться к матери, к собственному жалкому обществу. Я чувствовала, что если сейчас отпущу Сюзанну, то больше уже никогда ее не увижу.

— Эви хочет пойти, — сказала Донна. — По глазам вижу. Небось любишь поразвлечься, а?

— Да ладно тебе, — сказала Сюзанна, — она еще маленькая.

Я вспыхнула от стыда.

— Мне шестнадцать, — соврала я.

— Ей шестнадцать, — повторила Донна. — А Расселл велит нам быть гостеприимными. Думаю, он расстроится, если я ему скажу, как негостеприимно мы себя повели.

Мне не показалось, что Донна угрожает, поддразнивает — и только. Сюзанна поджала губы, но потом все-таки улыбнулась.

— Хорошо, — сказала она. — Велик сзади положишь.

Автобус был выпотрошен и полностью переделан, внутри грязно, полно всякой пестроты, как тогда любили, — полоски посеревших от пыли восточных ковриков на полу, сплющенные, бугристые подушки с блошиных рынков. Воняло ароматическими палочками, призмы пощелкивали по стеклам. Полусвязные воззвания на кусках картона.

В автобусе были еще три девочки, они обернулись ко мне с жадным, звериным интересом, который я сочла лестным. Пока они оглядывали меня с головы до ног, у них в пальцах тлели сигареты — в воздухе царило какое-то праздничное безвременье. Мешок позеленевшей картошки, клеклые булки для хот-догов. Ящик мокрых, перезрелых помидоров.

— Мы тут сходили в продуктовый рейс, — сказала Донна, но я так и не поняла, что она имела в виду.

Голова у меня была занята другим — моим внезапным везением, струйками пота под мышками, за медленным движением которых я внимательно следила. Я все ждала, когда меня раскусят, вычислят самозванку, которой здесь не место. Слишком чистые волосы. Уступки нормам и приличиям, до которых, похоже, никому не было дела. Пряди моих волос взлетали от ветра, перекрывая вид из окон, из-за чего общее ощущение сдвига, резкого перемещения в этот странный автобус только усиливалось. С зеркала заднего вида свисали перья и связка бус. На приборной доске — пучок выцветшей от солнца лаванды.

— Она едет с нами на солнцестояние, — прозвенела Донна, — на летнее солнцестояние.