Девочки

Когда они говорили о Расселле, по их лицам проскальзывал отблеск секса, трепет школьниц перед выпускным балом. Об этом никто прямо не говорил, но я поняла, что они все с ним спали. Поняв это, я вспыхнула, ужаснулась про себя. Но кажется, никто никого не ревновал.

— Сердцу ничего не принадлежит, — звенела Донна. — Любовь — это другое. — Она сжала руку Хелен, они переглянулись.

Сюзанна почти всю дорогу молчала и сидела поодаль, но даже у нее лицо менялось, стоило кому-нибудь упомянуть Расселла. В ее глазах появлялась супружеская нежность, которую и мне захотелось ощутить.

Как знать, может, я улыбалась собственным мыслям, глядя, как мимо проносятся знакомые городские очертания, как автобус едет сквозь тень и солнце. Я здесь выросла, я изучила этот город так глубоко, что даже названий улиц почти не знала и ходила, ориентируясь на зрительные или памятные приметы. Угол, где мать, одетая в сиреневый брючный костюм, подвернула ногу. Рощица, при виде которой мне всегда смутно думалось, что там собираются злые силы. Аптека с рваным навесом. Мне — в окне незнакомого автобуса, с колючим ковром под ногами — город виделся начисто лишенным моего присутствия. Уехать отсюда было легко.

Они обсуждали праздник солнцестояния. Хелен — стоя на коленях, привычными, бойкими рывками затягивая хвостики. Взахлеб говорили о платьях, в которые они переоденутся, о дурацкой песенке, которую в честь солнцестояния сочинил Расселл. Какой-то Митч дал им денег, хватит на выпивку. Непонятно, почему, но Донна произносила это имя очень многозначительно.

— Ну, Митч? — повторяла она. — Митч Льюис? Про Митча я не знала, но о его группе слышала — видела их по телевизору, они выступали в студии под софитами, на лбах пузырился пот. Фоном служила лохматая мишура, сцена вращалась, и все музыканты крутились на ней, будто балерины из музыкальной шкатулки.

Я сделала вид, что мне все равно, но надо же: оказывается, он и вправду существует, этот мир, в котором известных музыкантов зовут просто по имени.

— Митч однажды позвал Расселла на запись, — сообщила Донна. — Он обалдел от Расселла.

И снова это благоговение перед Расселлом, эта убежденность. Я завидовала этой вере — в то, что кто-то может снизать воедино пустые куски твоей жизни и ты ощутишь под ногами сеть, в которой один день соединен с другим.

— Рассел будет знаменитым, так-то вот, — прибавила Хелен, — он уже и контракт на запись альбома подписал.

Она как будто сказку рассказывала — впрочем, даже лучше, ведь она знала, что это все случится на самом деле.

— А знаешь, как Митч зовет Расселла? — Донна мечтательно всплеснула руками. — Чародей. Скажи, кайфово?

Освоившись на ранчо, я заметила, что тут все говорят о Митче. О том, как Расселл вот-вот запишет альбом. Митч был святым-покровителем, слал на ранчо ящиками молоко, чтобы детишки получали кальций, поддерживал деньгами. Всю историю я узнаю гораздо позже. Митч с Расселлом познакомились на Бейкер-Бич, на какой-то сходке хиппи. Расселл пришел в кожаных штанах, с мексиканской гитарой за спиной. В окружении своих женщин, которые клянчили мелочь с видом библейских нищенок. Холодный темный песок, костер, у Митча передышка между записями. Какой-то мужик в круглой шляпе готовит мидий в котелке.

Я узнала, что у Митча дела тогда шли неважно — ссоры из-за денег с директором, бывшим к тому же его другом детства, отмазанный арест за хранение марихуаны, — но Расселл, наверное, показался ему гражданином куда более реального мира. Он заставил Митча еще острее чувствовать вину из-за его золотых пластинок, из-за огромного бассейна, который для вечеринок накрывали оргстеклом. Расселл, со свитой из юных девочек, с обожанием опускавших глаза, стоило ему заговорить, сулил Митчу таинственное спасение. Митч пригласил всех к себе домой, в Тибурон, распахнул перед ними свой холодильник, разрешил пожить в гостевой комнате. Они хлебали бутылками яблочный сок и розовое шампанское, залезали на кровать в грязных ботинках — ни о чем не задумываясь, будто солдаты-оккупанты. Наутро Митч отвез их на ранчо, и к тому времени Расселл уже обольстил Митча вкрадчивыми разговорами о любви и истине — вещах, столь притягательных для богатых искателей.

В тот день я поверила всему, что девочки мне наговорили, захлебываясь и раздуваясь от гордости всякий раз, когда речь заходила о гениальности Расселла. О том, что скоро он и по улице спокойно пройти не сможет. О том, что скоро он расскажет всему миру, как быть свободным. И да, Митч действительно однажды позвал Расселла на запись. Надеялся, что его студия клюнет на энергетику Расселла, сочтет его модным и интересным. Уже потом, гораздо позже, я узнала, что запись прошла не просто плохо, а по-настоящему провально. Это было еще до того, как случилось все остальное.