Девочки

— Эй, зайки, — окликнул нас какой-то мужик. Потягиваясь так, что пузо расперло рубаху девятым месяцем.

Сюзанна улыбнулась в ответ, но меня увела.

— С ними постоишь, сразу лапать начинают, — сказала она, но все равно расправила плечи, чтобы грудь торчала заметнее.

Когда я оглянулась, мужик по-змеиному быстро несколько раз высунул язык.

— Но вообще Расселл всем помогает, — сказала Сюзанна. — И знаешь что — с этими мотоциклистами свиньи не связываются. А это важно.

— Почему?

— Потому что копы ненавидят Расселла, — ответила она так, словно это было нечто само собой разумеющееся. — Они ненавидят всех, кто хочет освободить людей от системы. Но пока эти ребята тут, они держатся от нас подальше. — Она покачала головой. — А самая херня-то в чем? Свиньи — такие же пленники системы. В этих своих сраных начищенных ботинках.

Я всеми силами подогревала в себе праведное негодование: мы с истиной были в одной лодке. Сюзанна вела меня на луг за домом, откуда доносился костровой гул слаженных голосов. В кармане у меня лежала туго скрученная пачка денег, и я все порывалась рассказать о них Сюзанне, но никак не решалась, боясь, что это слишком скудное подношение. В конце концов, пока мы шли к остальным, я тронула ее плечо.

— Я могу еще достать, — нервничая, сказала я.

Мне просто хотелось рассказать ей о деньгах, я воображала, что сама отдам их Расселлу. Но Сюзанна быстро меня в этом разубедила. Я решила не обращать внимания на то, как проворно она выхватила у меня деньги, как сосчитала их взглядом. Было видно, что сумма ее приятно удивила.

— Молодец.

Солнце упиралось в жестяные сараюшки, дробило дымок. Кто-то зажег ароматическую палочку, но она то и дело затухала. Расселл переводил взгляд с одного лица на другое — мы все сидели у его ног, — и я покраснела, когда он посмотрел мне в глаза. Похоже, он совершенно не удивился тому, что я вернулась. Сюзанна положила руку мне на спину — легонько, властно, и на меня нахлынула тишина — будто я в кинотеатре или в церкви. Ее рука на спине словно парализовала меня, я ощущала ее всем телом. Донна теребила прядки рыжих волос. Сплетала их в тугие ажурные косички, отпиливая посекшиеся концы заостренными ногтями.

Когда Расселл пел, он казался моложе. Всклокоченные волосы он собрал в хвост, а на гитаре играл забавно, театрально, будто ковбой из вестерна. Не скажу, конечно, что лучше голоса я в жизни не слышала, но в тот день — солнце у меня на ногах, щетинка мятлика, — в тот день его голос так и скользил по мне, им был пропитан сам воздух, и меня как будто пригвоздило к земле. Я не смогла бы уйти, даже если бы захотела, даже если бы мне и было куда идти.

Расселл допел песню, наступило затишье, и Сюзанна в наглухо пропылившемся платье пробралась к нему. Зашептала что-то ему на ухо, выражение лица у него изменилось, он кивнул. Сжал ее плечо. Она сунула ему пачку денег, и Расселл положил их в карман. Придержал его пальцами, будто благословляя.

Расселл сощурился:

— Прекрасные новости. Дорогуши, у нас появились кое-какие средства. А все потому, что кто-то доверился нам, доверил нам свое сердце.

По мне будто искорка пробежала. Внезапно оказалось, что все было не зря — выуживание денег из материнского кошелька, тишина в спальне у родителей Тедди. Махом вся тревога ушла, на ее место заступило чувство, что я тут не чужая. Сюзанна с обрадованным видом юркнула обратно ко мне.

— Малышка Эви открыла нам свое щедрое сердце, — сказал Расселл. — Открыла нам что? Свою любовь. Все обернулись ко мне, и в мою сторону потек пульсирующий ток благожелательности.

Остаток дня промелькнул дремотной солнечной полосой. Тощие псы укрылись под домом и лежали там, вывалив языки. На ступеньках сидели мы одни — Сюзанна, положив голову мне на колени, пересказывала обрывки сна. Изредка она прерывалась, чтобы оторвать зубами кусок багета.

— Мне казалось, будто я знаю язык жестов, но я сама видела, что ничего я не знаю, а просто машу руками. Но этот мужик понял все, что я говорила, как будто я по правде знала язык жестов. Но потом оказалось, что он только притворялся глухим, — сказала она, — в конце. Все было ненастоящим — я, он, весь поезд. Она рассмеялась запоздало, резким приставным смехом, — я так рада была узнать хоть что-то о ее внутреннем мире, секретик, предназначенный мне одной. Не знаю, сколько мы там сидели, мы обе с ней оторвались от ритмов привычной жизни. Но именно этого я и хотела — чувствовать себя разом и новой, и иной, с головой окунуться в эту особость, важность. Очутиться с ней словно бы в одной песне.