Девочки

— Она тут прямо не знала, что делать, — продолжал Фрэнк. — У нее деньги пропали. Прямо из кошелька.

Я знала, что щеки у меня горят, но молчала. Сощурившись, разглядывала стол.

— Ты бы с ней полегче, а? — сказал Фрэнк. — Она женщина хорошая.

— Я не ворую.

Мой голос звучал пискляво, фальшиво.

— Ну ладно, скажем, одалживаешь. Я ей ничего не скажу. Но ты с этим прекращай. Она тебя очень любит, ты хоть понимаешь?

Вода в душе больше не шумела, значит, мать скоро выйдет. Я прикидывала, правда ли Фрэнк ничего не расскажет, — вроде бы он хотел со мной подружиться, а не ябедничать на меня матери. Но быть ему благодарной я не хотела. И думать, что он пытается сойти мне за отца.

— Городской праздник еще продолжается, — сказал Фрэнк. — Сегодня и завтра тоже. Может, сходишь туда, развлечешься. Маму порадуешь. Если делом займешься. На кухню, вытирая мокрые волосы полотенцем, вошла мать, и я сразу оживилась, сделав вид, что слушаю Фрэнка.

— Что думаешь, Джини? — Фрэнк взглянул на мать. — Что я думаю? — спросила она.

— Не сходить ли Эви на эту ярмарку? — сказал Фрэнк. — Столетие чего-то там? Будет ей занятие.

Этот его рефрен мать восприняла как вспышку гениальности.

— Не знаю, там, по-моему, не столетие… — сказала она.

— Ну, короче, городской праздник, — перебил ее Фрэнк, — столетие или что уж там.

— Но идея хорошая, — сказала она. — Развлечешься.

Я чувствовала, как Фрэнк на меня смотрит.

— Угу, — ответила я, — конечно.

— Как приятно, что вы так хорошо общаетесь, — застенчиво добавила мать.

Убирая кружку и крекеры со стола, я скорчила гримасу, но мать ничего не заметила: она уже нагнулась, чтобы поцеловать Фрэнка. Халат у нее на груди распахнулся, я увидела треугольник затененной, пятнистой от загара кожи и отвернулась.

Город все-таки отмечал не столетие, а стодесятилетие со дня основания — и праздник был жиденький, под стать неуклюжей дате. Ярмарка — чересчур щедрое название для этого мероприятия, хоть на него и собрался почти весь город. В парке проводили благотворительную распродажу, в школьном лекционном зале разыгрывали пьесу об основании города, члены студенческого союза потели во взятых напрокат театральных костюмах. Проезжую часть перекрыли, и я оказалась в колышущейся толпе людей, которые вовсю работали локтями в надежде на веселье и развлечения. Мужья, выполнявшие свой долг с напряженными от обиды лицами, в кольце жен и детей, которым срочно были нужны мягкие игрушки. Которым были нужны хот-доги, кукуруза на гриле и бледный кислый лимонад. Все атрибуты хорошего досуга. Речку уже замусорили, пакеты из-под попкорна, пивные банки и бумажные веера медленно вертелись на воде.

Мать поразилась тому, как Фрэнк, словно по волшебству, сумел выманить меня из дома. Чего, собственно, Фрэнк и добивался. Чтобы она представляла, как ловко он впишется на роль отца. Мне же ярмарка доставила ровно столько удовольствия, сколько я и ожидала. Я ела фруктовый лед, картонный стаканчик размяк, и я перемазала руки в сиропе. Я выкинула стаканчик, не доев, но на ладонях, даже после того как я вытерла их о шорты, так и остались липкие потеки.

Я проталкивалась сквозь толпу, то попадала в тень, то выходила на солнце. Видела знакомых ребят, но в школе они обычно сливались со стеной, и ни с кем из них я не проводила никакого осмысленного времени. Однако я все равно беспомощно твердила про себя их имена. Норм Морович. Джим Шумахер. В основном дети фермеров, от их ботинок всегда пахло гнильцой. На уроках они отвечали тихо, и только когда их спрашивали. Внутри их ковбойских шляп, которые они, переворачивая, клали на парты, был виден скромный ободок грязи. Они вели себя вежливо и порядочно, за ними угадывались молочные коровы, клеверные поля и младшие сестренки. Ничего общего с обитателями ранчо, с жалостью смотревшими на мальчишек, которые до сих пор почитали отца или вытирали ботинки, входя на кухню к матери. Я гадала, что сейчас делала Сюзанна — плавала в речке, а может, валялась на кровати с Донной, или Хелен, или даже с Митчем — представив это, я прикусила губу, принялась отдирать зубами чешуйку сухой кожи.

Нужно было еще немного поторчать на ярмарке и потом идти домой — обрадовать мать с Фрэнком, что я, мол, получила здоровую дозу социальной активности. Я начала проталкиваться в сторону парка, но и там было негде развернуться: начался парад, поехали грузовики с громоздкими моделями мэрии из гофрированной бумаги. Банковские служащие и девушки в индейских костюмах махали руками с платформ, с яростным, оглушительным грохотом промаршировал оркестр. Я выбралась из толпы, стала обходить ее по краю. Искала переулочки потише. Музыка заиграла громче, парад миновал Ист-Вашингтон. Мое внимание отвлек смех, деланый и язвительный. Не успела я обернуться, как поняла, что смеются надо мной.