Девочки Гарсиа

«Она несет вздор», – рассказывала мать отцу. Отец встревоженно кашлял. Она цитировала знаменитые стихотворные строки и вступительные фразы классических произведений. «Разве возможно столько помнить?» – спрашивала мать мрачного отца. «Ее завораживает звук собственного голоса», – ставила диагноз мать.

Она цитировала Фроста; она перевирала Стивенса; она перефразировала размышления Рильке о любви.

– Вы меня слышите? – доктор Бол складывал ладони рупором у рта и притворялся, что кричит с далекого расстояния. – Вы меня слышите?

Она приводила ему цитаты из Руми; она пела то, что помнила из песни «У Мэри был барашек», перемешивая со словами песни «Бе-е, бе-е, черная овечка».

Врач решил, что лучше всего будет поместить ее в маленькую частную клинику, где он сможет за ней присматривать. Для ее же блага: круглосуточный уход, красивая территория, уроки декоративно-прикладного искусства, теннисные корты, приветливый, располагающий персонал, никаких униформ. Родители подписали бумаги. «Для твоего же блага», – повторили они слова доброго врача. Мать обнимала ее, пока медсестра в повседневной одежде наполняла шприц. Йо процитировала «Дон Кихота» в оригинале и тут же перевела отрывок о каторжниках на английский.

Медсестра вколола ей инъекцию слез. Впервые за несколько месяцев Йо притихла, а потом разразилась рыданиями. Медсестра потерла ее руку крохотным ватным облачком.

– Пожалуйста, солнышко, не плачь, – умоляла ее мать.

– Дайте ей выплакаться, – посоветовал врач. – Это хороший знак, очень хороший.

– «Слезы, слезы, – снова принялась декламировать Джо. – Из глубины какого-то глубокого отчаяния»[31].

– Не волнуйтесь, – велел врач встревоженным пациентам. – Это просто стихотворение.

– «Но люди умирают ежедневно из-за отсутствия того, что можно в них найти»[32], – Йо сыпала цитатами и искажала их, утопая в разлившихся потоках своего сознания.

Знаки улучшались. Йо фантазировала о доке. Он должен был спасти ее тело/разум/душу, вынув все косые черты, сделав ее единой, цельной Йоландой. Она говорила с ним о росте, страхе, личности в процессе изменения и духовных исканиях женщин. Она рассказывала ему все, кроме того, что начинает в него влюбляться.

Готова ли она к визиту своих родителей? – спросил он.

«Готова к визиту», – эхом откликнулась она.

Родители вошли в палату с масками счастья на лицах. Они засыпали ее вопросами о еде, враче, погоде и мозаичной пепельнице, которую она сделала на художественно-ремесленной терапии.

Йо предложила матери забрать пепельницу.

Мать заплакала.

– Я не должна плакать.

– Это хороший знак, – сказала Йо, цитируя дока, но потом спохватилась. Снова чужие цитаты – плохой знак.

Отец подошел к окну и уставился в небо.

– Когда ты вернешься домой? – спросила Йо его спина.

– Когда будет готова! – мать отвела волосы со лба Йо.

И валентинка снова явилась миру.

– Я вас люблю, – сымпровизировала Йо. Неважно, что первые собственные слова за несколько месяцев были самыми банальными. Они ее личная правда. – Люблю, люблю, – нараспев повторила она.

Мать выглядела слегка обеспокоенной, как если бы надкусила что-то кислое, приняв его за сладость.

– Что случилось, Йо? – чуть позже спросила мать у ее ладони, которую поглаживала. – Мы думали, что вы с Джоном так счастливы.

– Мы просто говорили на разных языках, – не вдаваясь в подробности, ответила Йо.

– Ох, Йоланда, – мать произнесла ее имя по-испански: чистое, насыщенное, полнокровное имя – Йоланда. Но потом – и это было неизбежно, как гравитация, как ночь и день, как маленькие укусы яблока за спиной у Господа, – это имя было изуродовано и упало, разбившись на полдюжины прозвищ – pobiecita[33] Йосита – очередное прозвище. – Мы тебя любим, – мать произнесла это слишком громко для двоих. – Правда, папи?

– Что правда, мами? – Отец обернулся.

– Мы ее любим, – отрезала его жена.

– Без всяких сомнений. – Папи подошел к мами или к Йо.

– Что такое любовь? – спрашивает Йо доктора Бола; кожа на ее шее зудит и краснеет. У нее развилась атопическая аллергия на определенные слова. Не угадаешь какие, пока они не оказываются на кончике ее языка и не становится слишком поздно: ее губы распухают, кожа чешется, глаза слезятся от аллергической реакции.

Врач испытующе смотрит на нее и нюхает тыльную сторону пальцев.

– А как вы сами думаете, Джо? Что такое любовь?

– Не знаю. – Она пытается посмотреть ему в глаза, но боится, что если сделает это, то он узнает, все узнает.

– Ох, Джо, – утешает ее врач, – нам постоянно приходится переосмысливать все, что для нас важно. Не знать – это нормально. Когда вы снова влюбитесь, то поймете, что это.

– Любовь, – бормочет Йо ради эксперимента. Как и следовало ожидать, кожа на ее руке покрывается уродливой сыпью. – Наверное, вы правы. – Она почесывается. – Просто страшно не знать значения самого важного слова в моем лексиконе!

– Вам не кажется, что это вызов самой жизни?

– Жизни, – эхом откликается она, словно возвращается к былым дням беспрестанной цитации. Ее губы горят. Жизнь, любовь – отныне за использование этих слов приходится платить.